— Я не смог.
— Не смог?
Он вскочил со стула и ухватился за раковину, словно какая-то часть его тела хотела убежать от нее, от этого признания, и он должен был ухватиться за что-то, чтобы удержаться в комнате.
— Я не смог говорить, — сказал он, — потому что… потому что что-то не позволило мне это сделать.
— Не позволило?
Он снова посмотрел ей в лицо.
— Тори, я был одержим.
— Ты? — Она покачала головой, а затем слегка улыбнулась: — Кэл, ты действительно…
— Тори, я хотел поговорить с Мактаггертом. Но это было так, будто что-то остановило меня. Можно было бы подумать, что это была просто… слабость воли, или страх, или, может быть, сомнения по поводу того, стоит ли вовлекать в это дело невинных людей. Но затем Мактаггерт начал кричать на меня, стараясь пристыдить меня и заставить говорить, и вдруг я перестал его слышать. Я хочу сказать, что я слышал все, кроме того, что говорил он. Я чувствовал, что он за какой-то незримой стеной или завесой. Поэтому я и не слышал его и не мог говорить с ним.
— Ты не мог?
— Это сделали боги, — сказал Кэл.
Тори встала и подошла к нему.
— Дорогой, одержимость — вовсе не то, что происходит, когда находишься в комнате и разговариваешь с полицейским. Ты видел, что это такое. Это чисто религиозное ощущение, подобное «голосам» у христианских фанатиков, или же перевоплощение, или что-то в этом духе. Может быть, ты не мог разговаривать с этим сыщиком потому, что уважаешь мои убеждения, не хочешь оклеветать веру, какой бы она ни была.
— Нет, Тори. Это было вовсе не то. Я знаю. Я был одержим. Религия защищала сама себя.
Она отошла и пристально взглянула на него с выражением беспокойства и сострадания.
— Кэл, я не могу в это поверить. Если ты не мог разговаривать, то проблема заключается в тебе самом… '
Она остановилась на середине фразы, удивленная чем-то, что происходило за спиной Кэла.
Кэл обернулся и увидел Тимми Хаккета, стоящего в пижаме в дверном проеме. Он выглядел испуганным.
— В чем дело, Тимми? — спросил Кэл.
— Крис, — заплакал мальчик, — что-то с Крисом. Он разговаривает во сне.