Это были совсем другие люди, другая жизнь. Она заглядывала в окна, пытаясь понять, как живут эти люди, и там, в одном из домов, впервые в жизни увидела игрушки, но не сразу поняла, что это такое. В ее жизни игрушек не было. Среди детей никто не играл. Как будто, рождаясь, она уже становились взрослыми.

Однажды, набравшись смелости, она спросила у старенькой бабушки, которая была к ней добрее всех, почему они так отличаются от тех, кто живут в советской деревне.

– Мы живем в старой вере, по старым законам, – сказала бабушка, – эта жизнь самая правильная из всех остальных.

Так впервые она узнала, что их зовут старообрядцами, и что они не общаются со всем остальным миром. И что дети в этом мире прощались с детством намного раньше, чем в том, другом. Девочки в 14–15 лет выходили замуж, парни женились в 17–18. Она знала: придет время, так будет и с ней, но какая-то часть в глубине противилась этому, заставляя бежать по ночам в поселок, чтобы хотя бы немного взглянуть на ту, другую жизнь, если уж не узнать ее совсем.

В ту ночь в деревню ее гнало не любопытство, а мучительное чувство тревоги. Вот уже несколько дней, как с деревней случилась беда. Всю деревню заняли страшные люди, говорящие на другом языке, в черной форме с черепами на рукавах. Они ездили на громких машинах и стреляли. Еще они брали с собой псов – но не добрых деревенских собак, привыкших жить вместе с людьми, а страшных, злых, словно вырвавшихся из ада – с их оскаленных клыков капала слюна, и они разрывали людей до смерти. Как-то ночью она едва спаслась от двух пьяных верзил, горланящих песню на непонятном языке, а на их черных фуражках были настоящие черепа. Так впервые она увидела вблизи черную эсесовскую форму.

Однажды посреди ночи всех, живущих в поселке, подбросило с постели от грома взрывов и оглушающей стрельбы. Вдалеке, за лесом, заревом горело пламя. В ту ночь никто больше не спал. А утром взрослые сказали, что началась война, и что советскую деревню захватили немцы. И что вся та деревня, а так же их лес, называются теперь оккупированной территорией. Еще взрослые говорили о том, что война эта должна пройти от них стороной, что они не принимают никакого участия в делах грязного мира, и что войны, ведущиеся в мире, погрязшем во грехе, никак не замутят чистого источника их истинной веры.

Она сбежала ночью в деревню и видела, как пылают дома, как лежат мертвые прямо на огородах, а людей выбрасывают на улицу из домов, дома же занимают чужие солдаты.

Утром в их поселке появились немцы: два высоких чина в черной форме и несколько автоматчиков с серебряными бляхами на груди, охраняющие этих высоких чинов. Немцы о чем-то говорили со старейшинами в молитвенном доме, а все население поселка (в том числе и дети), столпились на площади, молчаливо, застыв, ожидая новостей. Через несколько часов немцы уехали, а старейшины, как ни в чем не бывало, собрали всех на вечернюю молитву.