- Лена! Подожди! — Павел подскочил, как ужаленный, взвился над женой коршуном, облапил её по-медвежьи, прижал к себе, завыл, запричитал что-то бессловесное; даже здесь не находилось слов… — Я тоже люблю тебя, Ленка, — выкрикнул он. — А я — дурак… Дурак!.. но ты-то — умник… ты знаешь всё обо мне… Господи, что же это!..

Весна стала исчезать, растворяться во вьюге. Мрак будто отвоёвывал у моря, жёлтого песка, апельсинового аромата и надежды по крохотному сантиметру пространства каждое мгновение. Он походил на опухоль.

И когда богомол поднялся с колена, буравя Павла холодными грустными глазами, волшебство оставило мир. Оставил его — выключил себя из сети, пропал, растворился — и сам волшебник.

В продуваемом сотней ветров пассажирском отсеке вертолёта МЧС стареющий мужчина — незадавшийся деловой человек, дурной отец и муж, плохонький управдом, оставшийся один на всём белом свете, — рыдал, обнимая изуродованное чумой тело своей покойной жены — вечной и единственной, в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здравии и, конечно, в болезни.

Рассеялся морок. Павел испил последнюю каплю жизни Еленки и знал, что та умерла на его руках. Умерла красивой. Разве это не важно? Разве не важно это для каждой настоящей женщины — умереть красивой и желанной?

Павел едва слышал всё то, что происходило в вертолёте. Он так хотел прижаться к ещё тёплому Еленкиному телу — и заснуть. Как будто не было ничего…. Вообще ничего, достойного внимания…. Спа-а-а-а-ать….

Он наблюдал, как латинист продолжал позорить его, выполнять его, Павла, работу и предназначение: поднял тельце Таньки со скамьи и перенёс на нижнюю койку дальнего медицинского модуля. Ну и пусть… Он, Павел, — дурной отец. Дурной муж. Дурной управдом. А уж спаситель человечества — и вовсе неважнецкий.

В уши словно напихали ваты… Может, оставшись без гарнитуры, отказавшись от наушников, он оглох… сделался жертвой контузии? Не всё ли равно?

Спать и лететь. Долго, монотонно лететь — и уютно, беспробудно спать.

Почему не закрывают дверь?

Почему по «вертушке» гуляет ветер?

- Азот! Азот! — это сеньор Арналдо. Нервничает, верещит.

- Как там мой бортмеханик? — это Третьяков. Переживает за напарника? А чего переживать — надо лететь! А какой звонкоголосый этот «ариец», когда хочет…. Умудряется докрикнуть даже из кабины, не отрываясь от управления «вертушкой».

- Его лучше не трогать, — Людвиг, сочувственно, хрипло, — наверное, надрывает горло и осипнет вот-вот. — Но у нас проблема, — добавляет нервно.

- Ты о психе? — Раздражённый Третьяков — бесспорно, имеет в виду обрусевшего сеньора.