Приступили к монастырским служкам. Митрошка положил руку на плечо одному фабричному. Даже не сказал ничего, а тот уж принялся бедолаг пытать. Бились те, пощады просили, да и признались: видали, как Амвросий из Чудова в Донской монастырь бежал.

Кто с вина и пива английского не обессилел — отправились в новый путь. И Митрошка — с ними. Они-то мыслили: с ними, — а он был — впереди их. Над ними начальник. Он мыслишки подкидывал знатные. Крикнул: «Распустить карантинные дома!» И двери каждой тюрьмы, что не для злодеев, а для мором поражённых, — с петель срывали. А заедино и каторжников выпустили, сидевших в остроге у Розыскного приказа.

Радовалось сердце Митрошки: уж и так мор всю Москву напугал. Уж и так градоначальники по имениям своим отдалённым разбежались: ни генерал-губернатора, ни обер-полицмейстера не сыщешь. А тут ещё из карантинных домов завтрашние мертвецы вышли.

Осталось Амвросия убить. Слишком уж умён, собака: разделяет толпу, разгоняет моровых.

Пока с карантинами и острогами решали, много времени потеряли. Чуть не к утру доплелись до Донского. А там — никакой помехи: ни солдат, ни запоров. Теперь уж бунтари не тушевались: хватали служек, били и резали. И архиерея Амвросия — нашли.

Тот не сильно и скрывался: слушал обедню. Попробовали его чернецы на хорах спрятать, за иконостасом, да Митрошку — как будто видение посетило. Как вошёл в церковь — так и крикнул: «Там он, хватайте его, молодцы!» И выволокли Амвросия из укрытия.

- Позвольте напоследок к образам святым приложиться, — попросил тот.

Дали ему позволенье, не воспрепятствовали — не звери же дикие! А потом выволокли на двор. И кто-то колом по хребту ударил — архиерей аж присел — охнул и скособочился. Митрошка крикнул: «Не бить бы его в монастыре! Святое место собачьей кровью — не осквернять!» Крикнул, чтоб проверить: слушаются ли? Послушались: увлекли Амвросия за монастырские ворота, а там — один целовальник и один дворовый полковничий человек пробили ему кольями голову. Архиерей упал наземь и корчи изобразил, как припадочный. И тогда всем миром его убивать принялись: глаза прокололи, лицо изрезали, бороду выдрали, кости переломали. Быстро погубили.

Митрошка радость едва таил — едва не оглашал. Москва мором полнилась. Все под мором ходили. Каждая душонка. Каждый человечишка. И супротив болезни, изъедавшей человеческий род, не было никакой силы. Не только начальствовавшие из Москвы утекли — но и чуть не все солдаты — как конные, так и пешие — отосланы из города в Мячково село: чтоб не коснулась их зараза. Чернь всем заправляла в Москве. Чернь и мор. Митрошка слушал их голоса: «Мы теперь пьяны, а завтра своё возьмём!», — чудили подьячие. Один дворовый внушал товарищу: «Ежели бы наши господа не уехали в деревню, то я бы моего господина зарезал, а ты б своего управил». И оба затем кричали слугам партикулярных людей, забравшимся на крыши: «Что вы тут сидите, ступайте с нами!» А один раскольник — на вид неказистый — горланил: «Чернь, стой за веру, бей солдата до смерти!» Многие роптали: «живём по-немецки — вот и накликали беду на святую Москву».