Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали в глазах. Она отпустила мою руку.

— Отец очень доволен вами, Алан.

— Вы уже говорили мне об этом, Дахут… и никакой радости это не принесло.

Она прошептала: «Кажется, я уже слышала такие слова от вас… и мне это не принесло радости. — Она снова схватила меня за руку. — Но я недовольна, Алан».

— Простите, Дахут.

— Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет.

— Прекрасно, — сказал я. — Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой наивности в вашем отце я пока не заметил.

Она все сильнее сжимала мою руку. «Эта Элен… сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую вы ищете?»

Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это почувствовала.

Сладко сказала: «Не знаете? Значит, у вас не было возможности… сравнивать».

В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала безжалостность. «Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность».

* * *

Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело. Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил в самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и ничего не говорила.

Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу со скорчившимися кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала рядом со мной. Сказала:

— Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан?

— Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон.

— Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы настраиваете меня так?

Я равнодушно ответил: «Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову, зачем вооружать его против себя?»

Она задумчиво сказала: «Вы сегодня странно уверены в себе».

— Только потому, что говорю правду, — ответил я. — Поэтому если на кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их.