Теперь Джером ничего не забыл — ни встречу с миссис Морриси, прерванную Дули, ни эпизод с Бойлом. Все это питало огонь, пылавший внутри. В его свете Джером ясно отдавал себе отчет в совершенных преступлениях. С чудовищной ясностью он помнил лабораторию, инъекцию, обезьян, кровь. Он представлял себе собственные действия, однако они не пробуждали никакого чувства вины. Все моральные последствия, все угрызения совести сгорели в огне, что с новым пылом лизал его плоть.

Он укрылся в тихом тупике и привел себя в порядок. Сбегая из квартиры, он наспех подобрал одежду — по крайней мере так он не привлечет к себе внимания. Пока он застегивал пуговицы, тело его протестовало против этой оболочки, а он пытался совладать с бурей, бушевавшей в голове. Однако пламя не утихало. Каждая его жилка, казалось, трепетала и откликалась на призыв жизни. Деревья вдоль дороги, стена за спиной, даже выщербленные камни под босыми ногами — все возбуждало его и воспламенялось само. Джером улыбнулся разгорающемуся пожару, и охваченный огнем мир ответил на его улыбку.

Возбужденный сверх меры, он обернулся к стене, к которой до этого прислонился. Солнце светило прямо на нее, камень нагрелся, а от кирпичей шел одуряющий аромат. Он целовал их грязные поверхности, руки его ласкали каждую трещину и выбоину. Бормоча нежную чушь, он расстегнул молнию, нашел удобную выемку и заполнил ее собой. В мозгу его пробегали живые картинки: сплетенные члены, мужчины и женщины в неразделимом единстве. Даже облака над головой пылали, и дыхание прерывалось. Но экстаз… Экстаз будет длиться вечно.

Неожиданно болезненный спазм охватил его позвоночник — от коры головного мозга до мошонки и вновь вверх. Джером скорчился в конвульсиях. Руки его сорвались с каменной кладки, и он кончил в воздух, падая на землю. Несколько секунд он лежал, согнувшись, а эхо первоначальной судороги металось взад и вперед по его спине, постепенно стихая. Он ощущал вкус крови — должно быть, прокусил губу или язык. Над его головой кружили птицы, лениво паря в теплом воздухе. Он смотрел, как угасает облачный огонь.

Он поднялся на ноги и поглядел вниз, увидел брызги спермы на асфальте. На какую-то минуту он вновь вообразил себе чудесное действо: союз его семени с выщербленным камнем. Что за дети явились бы миру, если бы он мог по-настоящему спариваться с камнем или с деревом? Он пошел бы на муки, если бы такие чудеса были возможны. Но камень остался равнодушен к оплодотворению. Видение, как и огонь, пылающий у Джерома над головой, угасло и потеряло свое великолепие.