Уайтхед слушал, как мягкий голос Европейца иронизировал над ним. Конечно же, он не страдал — он прожил жизнь, полную удовольствий. Мамолиан прочитал эти мысли на его лице.

— Если бы я действительно хотел, чтобы ты мучился, — раздельно проговорил он, — я бы устроил себе это сомнительное удовольствие много лет назад. И ты знаешь об этом.

Уайтхед кивнул. Европеец поставил свечу рядом с картами, и она дрогнула.

— Я хочу от тебя чего-то гораздо более прочного, чем страдание, — сказал Мамолиан. — Теперь давай играть. У меня зудят пальцы.

71

71

Марти вышел из машины и постоял несколько секунд, глядя на угрожающую громаду «Пандемониума». Свет, почти неразличимый во тьме, мерцал в одном из окон верхнего этажа. Второй раз за сегодняшний день Марти направлялся в отель через пустырь; его била дрожь. Кэрис не вступала с ним в контакт с того момента, как он сел в машину и поехал сюда. Сам он не обращался к ней с вопросами: для молчания могло быть слишком много причин, и ни одной приятной.

Он приблизился к главному входу в отель и заметил, что дверь взломана. Что ж, теперь хотя бы не надо карабкаться по пожарной лестнице. Марти перешагнул через брошенные доски, вошел в вестибюль и остановился, давая глазам привыкнуть к темноте, прежде чем начать осторожный подъем по обгоревшей лестнице. Во мраке каждый шаг или шорох казался выстрелом посреди мертвой тишины. Он поднимался вверх, стараясь ничем не выдать себя, но лестница хранила слишком много сюрпризов. Марти не сомневался, что Европеец слышит его и готовится вдохнуть в него убийственную пустоту.

Когда он добрался до того места, где сошел с пожарной лестницы, ориентироваться стало гораздо легче. И только ступив на покрытый коврами пол, он осознал, что не имеет никакого, пусть самого примитивного, оружия или плана для вызволения Кэрис. Оставалось надеяться лишь на то, что девушка теперь далеко не главный пункт в повестке дня Европейца и ее могут упустить из вида на несколько жизненно важных мгновений. Добравшись до последнего этажа, Марти увидел себя в одном из зеркал на стене коридора: худой, небритый, на лице следы крови, на рубашке тоже кровяные потеки. Он походил на сумасшедшего. Отражение так точно передавало его ощущение себя — отчаянное, варварское, — что это придало ему смелости. Марти и его отражение были согласны: он обезумел.

Лишь второй раз за всю их долгую связь они сидели напротив друг друга и играли в «блэк-джек». Партия была вполне обычной; теперь силы их стали равны, в отличие от прошлого раза сорок лет назад, на площади Мурановского. А за игрой они разговаривали, и беседа вышла вполне мирная: о Евангелине, о недавнем падении рынка, об Америке и даже о Варшаве.