Том уставился на Уайтхеда, а тот вернул ему насмешливо-покаянный взгляд и спросил:

— Прошу прощения, неужели вам не позволяют да же мастурбировать?

Том издал звук отвращения и вышел из комнаты.

— Твой напарник что-то приуныл, — обратился Уайтхед к Чаду. — Давай, бери оставшуюся клубнику. Соблазни его.

Чад так и не понял, насмехаются над ним или нет, но взял вазу и пошел за Томом.

— Ты скоро умрешь, — сказал он Уайтхеду и закрыл за собой дверь.

Мамолиан разложил на столе карты. Это не были порнографические карты — их он сжег на Калибан-стрит вместе с несколькими книгами. Карты на столе были на много веков старше. Масти были нарисованы от руки, рисунки фигурных карт выполнены грубо.

— Это правда? — спросил Уайтхед о последних словах Чада.

— Что?

— Насчет смерти.

— Прошу тебя, пилигрим…

— Джозеф. Называй меня Джозефом, как всегда.

— Разделим это на двоих.

— Я хочу жить.

— Конечно, хочешь.

— То, что произошло между нами… Ведь это не повредило тебе, нет?

Мамолиан протянул карты Уайтхеду, чтобы тот перетасовал их, но тот не взял колоду. Тогда Европеец сам перемешал карты здоровой рукой.

— Ну так что?

— Нет, — ответил Европеец. — По правде сказать, нет, не повредило.

— Тогда в чем дело? Зачем вредить мне?