Мамолиан отбросил слизистый ком плоти. Несмотря на страшные увечья, Брир устоял.
— Разорвать тебя на куски? — спросил Мамолиан.
Едва он заговорил, как что-то в нем зашевелилось. Девушка все еще противилась заточению?
— Кто там? — мягко спросил он.
Кэрис ответила. Не Мамолиану, а Марти.
«Здесь», — сказала она.
Он услышал. Хотя нет, не услышал — почувствовал. Она призвала его, и он последовал за ней.
На его жажду это не произвело впечатления. Слишком поздно, чтобы помочь ей, подсказывала жажда. Слишком поздно для всего.
Но Кэрис была уже близко, Марти знал это; ее присутствие прогнало панику. Я с тобой, говорила Кэрис. Теперь нас двое.
Жажда не унималась. Она высмеивала мысли о побеге. Вы пойманы здесь навсегда, твердила она, лучше смириться с этим. Если
«Двое, — сказала Кэрис. — Теперь нас двое».
В момент самого сильного сомнения он понял смысл ее слов. Они вместе, и вместе они больше, чем просто сумма из двух частей. Он думал об их соединявшихся телах: физический акт был метафорой другого единения. Он не понимал этого до сих пор. Его разум восторжествовал. Она была с ним — он с ней. Они стали одной невидимой мыслью, думая друг о друге.
«Идем!»
И ад раскололся — у него не осталось иного выбора. Все вокруг распадалось на куски, пока они вырывались из плена Европейца. Они пережили несколько чудесных мгновений существования в едином разуме, а затем вступила в свои права сила тяготения — или какой-то другой закон, действовавший здесь. Произошло разделение — жестокое изгнание из недолгого Эдема, — и они понеслись к своим собственным телам; слияние завершилось.
Мамолиан ощутил их бегство как рану более тяжелую, чем любая из нанесенных Бриром. Он прижал палец к губам; жалобное выражение появилось на его лице. Брир воспринял это как сигнал; его миг настал. В разжиженном мозгу сама собой возникла картина, подобная одной из старых фотографий его альбома, но живая: падает снег, языки пламени пляшут над жаровней.
Мачете в его руке за секунду стало тяжелым, как топор. Он поднял лезвие — и его тень упала поперек лица Европейца.
Мамолиан взглянул на распадающиеся останки Брира и узнал их; он понял, к чему все шло. Сгибаясь под грузом лет, он тяжело рухнул на колени.
В то же мгновение Кэрис открыла глаза. Возвращение было мучительным; Марти пришлось еще труднее, чем ей, привыкшей к таким вещам. Однако это всегда неприятно — чувствовать, как Мускулы и мясо сковывают дух.
Глаза Марти тоже раскрылись, и он взглянул на тело, в которое вернулся. В этом теле было тяжко и душно. Большая его часть — кожа, волосы, ногти — представляла собой мертвую материю. Собственный организм вызвал у Марти отвращение. Пребывание в нем казалось пародией на только что испытанную свободу. Он пошевелился с легким стоном омерзения, словно проснулся и обнаружил, что покрыт насекомыми.