Чтобы обрести уверенность, он поискал глазами Кэрис, но ее внимание было приковано к некоему зрелищу. Марти не мог его видеть из-за прикрытой двери.

Картина, представшая взору Кэрис, показалась ей знакомой. Но точка обзора теперь изменилась, и потребовалось время, чтобы распознать сцену: человек на коленях, его шея открыта, руки чуть раскинуты, пальцы вывернуты в универсальном жесте подчинения; палач — лицо его смазано — поднимает лезвие, чтобы обезглавить ожидающую жертву; кто-то смеется рядом.

В первый раз она видела эту картину глазами Мамолиана — солдата в засыпанном снегом дворе, готового принять удара топора, что прервет его молодую жизнь. Удара тогда не последовало; вернее, он был отложен до настоящего момента. Неужели палач ждал так долго, менял тела и преследовал Мамолиана долгими десятилетиями, пока наконец судьба не свела все части воедино? Или все подстроено Европейцем? Его ли воля призвала Брира, чтобы покончить с историей, так неудачно прерванной много поколений назад?

Кэрис этого никогда не узнать. Действие началось во второй раз и не будет отложено. Оружие скользнуло вниз и одним ударом отсекло голову. Она свисала на нескольких лоскутьях кожи, носом к груди, пока еще два удара не отделили ее. Голова скатилась по ногам Европейца и замерла около Тома. Парень отшвырнул ее прочь.

Мамолиан не издал ни звука Только когда артерии обезглавленного туловища откупорились, вместе с кровью из раны вышел неясный шум; казалось, каждая пора сочилась жалобами. Вслед за звуками из тела вылетели дымные призраки невообразимых форм; они поднимались вверх, как пар. Скорбные видения проступали и таяли в воздухе: мечты, сны или, может быть, воспоминания. Теперь они слились воедино. Впрочем, так было всегда. Он вышел из слухов; легендарный, неуловимый, само имя его было ложью. Какая теперь разница, если его жизнь, испаряющаяся в пустоту, станет выдумкой?

Брир, все еще не удовлетворенный, принялся кромсать открытую рану на шее трупа, а затем и дальше, пытаясь расчленить врага на мелкие кусочки. Рука была полностью отрублена; Брир подобрал ее и отделил ладонь от запястья, предплечье от плеча. Комната, почти безмятежная во время казни, быстро превратилась в скотобойню.

Марти доковылял до двери как раз в тот миг, когда Брир отрывал руку Мамолиана.

— Смотрите, кто пришел! — закричал американец и поднял бокал с водкой Уайтхеда, приветствуя кровавую баню.

Марти наблюдал за резней, не отводя взгляда. Все кончено. Европеец мертв. Его голова валялась под окном и казалась слишком маленькой, недоразвитой.