* * *

И я вновь лечу над городом, постоянно оглядываясь — не догоняет ли меня Баал-Зуор, но потом, поняв, что преследования нет, немного придя в себя — взмываю вверх еще выше, так что центр города, распластавшегося внизу, превращается для меня в большой светящийся круг.

Мне бы полететь на Мусорную Гору, чтобы там, встретив товарищей, организовать атаку на тот клуб, где я только что угодил в засаду, но, понимая, что братья сейчас или «чистят» город, или они на горе есть, но их мало — решаю отложить все до завтра.

Попавших в лапы инфицированных ангелов мучения сегодня точно не ждут — их будут пока лечить и оживлять, так что завтра вечером — когда нас будет много — вполне разумно начинать их поиски.

* * *

И тут неожиданно я вспоминаю маму. Она, не зная, чем я занимаюсь на самом деле, думает, что я работаю в каком-то там Комитете, и назавтра с утра приглашала меня приехать к ней в загородный домик — на блины.

Я резко пикирую вниз, чтобы на одной из площадей города вырвать из лап разъяренной людской толпы одного своего крылатого товарища, раскидывая людей направо-налево десятками, после чего — опять взмыв вверх лечу на север — за город.

Над самым же маминым загородным домиком мое поврежденное крыло вовсе отказывает — и я, вертясь сверлом, начинаю падать, хорошо, что не камнем, вниз, пока не пробиваю крышу домика, потом — пол второго этажа — и уже после мягко плюхаюсь на кровать в комнате на первом этаже.

* * *

— Что за брееед? — вскакиваю я с кровати, думая, что проснулся и видел ужасный сон про каких-то там вычищающих город от вампиров ангелов — что за бред?

Я закрываю лицо руками, и падаю с кровати на пол:

— Что за чушь?

Но через пару секунд на меня из шкафа, стоящего рядом с кроватью вываливается бледный, как бумага белый, голый, измазанный черноземом… Пашкевич:

— Аааааа! — орет он и его глаза выпучены, как у безумного — Андрей!

Пашкевич бросается зачем-то обнимать меня, и, кажется, что он рад меня видеть:

— Андрюша! — говорит он мне ласково, положив голову мне на плечо, так что я смущаюсь и отстраняюсь от него — Андрюшечка!

Открытая дверь шкафа смотрит на нас зеркалом, в котором я разглядываю всю эту нелепость — я, сидящий на кровати в пижаме, с нагримированным почему-то на лице «оскалом черепа» — и голый, весь в комьях земли, Пашкевич, положивший на меня свою голову, в кудрях которой тоже запуталась земля: