Савва нахмурился.

– Мама говорит про людей гадости.

– Мама, – Яна поискала правильные слова, – мама женщина, а ты – мужик.

– Я больше не буду, – пообещал Савва.

Федю они увидели издалека. Он прогуливался у кинотеатра «Баррикада» с двумя лопатами под мышкой, и полы его шинели подметали асфальт.

Ушастый, с круглой, обритой под ноль головешкой, Федя Баркалов напоминал диковинную зверушку. Редкую амазонскую обезьянку.

С Яной их сдружила любовь к литературе. Оба зачитывали до дыр Герберта Уэллса, Беляева, Обручева, Толстого, того, что «Гиперболоид», конечно.

– Привет, Яна. Привет, Гулливер.

Федя протянул руку. Савва нерешительно отступил. Повисла пауза, в течение которой Ждановы изучали пальцы Феди, желтые, с коричневыми скобками грязи под ногтями.

Федя убрал руку и залился краской стыда.

Улыбнулся, показывая гнилые зубы.

Его родители работали на фабрике «Светоч», но, вопреки мнению Яниной мамы о фабричных работниках, цинги Федя не избежал.

– Прохлаждаешься? – прищурилась Яна. В их приятельстве она взяла на себя роль «старшего товарища». – Полезным бы чем занялся, пока нас ждал.

– Я… – Федя растерялся, – я… вот…

Он извлек из-за пазухи газетный сверток, вручил Яне и произнес с радостным смущением:

– Это тебе. Бутерброд.

– Бутер… что?

Она развернула сверток. Савва выгнул шею, его била дрожь.

– Хлебушек, – простонал мальчик.

– Что это? – холодно поинтересовалась Яна.