Силенция покачала головой.

– Да будет так, – сказала она. – Твой замок – граница владений христиан. Но там, в пустыне, скрыто сердце мусульманской веры – Мекка и Медина.

– Аравийские пески лежат перед ней, – презрительно скривил губы Рено. – Это кусок ада на земле. Человеку не пройти через них.

– Человеку – нет. А бедуины кочуют в этих местах уже многие века. Я научу, как и с кем говорить, чтобы жители пустыни провели тебя к Мекке. И сами они, чуждые любой вере, станут тебе союзниками в разграблении священного города мусульман. Но помни – твое время еще не пришло. На этом пути трудно будет устоять.

Воистину, это был замысел, сопоставимый с освобождением Гроба Господня, – и он пленил душу Рено де Шатильона, принудив все силы обратить на его исполнение.

То было горчайшее поражение, испытанное Рено со времен его пленения сельджуками. В дне пути от Медины он встретился с войском брата Саладдина – Малика аль-Адила. Бедуины предали Рено, перейдя на сторону сарацин. В той кровавой сече лишь горстке рыцарей удалось вырваться из окружения и бежать. Рено вернулся в Крак-де-Моав не героем христианского мира, но побитым псом. Те из его рыцарей, кто попал в плен, были публично казнены, и тела их выставлялись напоказ в мусульманских городах.

– Я говорила, что время еще не пришло, – в ответ на угрозы ответила Силенция. – Говорила, что на этом пути легко оступиться.

– Когда же придет мое время?

– Скоро.

Дойдя до высшей точки на черном небосклоне, месяц начинает свой медленный спуск. Звезды сияют ярче, заливая бледным сиянием голые скалистые склоны. Крак-де-Моав нависает вверху. Кладка стен изувечена ударами катапульт, груды битого камня высятся там, где стояли неприступные башни. Запекшаяся кровь черными кляксами пятнает белесый известняк. Ворота широко распахнуты – символ бахвальства мусульман, уверовавших в окончательную победу над крестоносным воинством. Непогребенные тела лежат во внутреннем дворе – скелеты в закопченных доспехах, покрытые остатками обугленной плоти. Пробитые шлемы, сломанные мечи, изрубленные щиты – вот могильное убранство для павших. Рено застывает в проеме ворот, собираясь с силами, чтобы сделать шаг. Наконец нога его ступает на камни внутреннего двора. В раны словно заливают расплавленный свинец – они горят изнутри, причиняя невыносимые страдания. Но, как и в прошлые разы, еще один шаг, потом еще – и боль уходит. Осталось немного.

– Силенция! – ревет де Шатильон. – Силенция, слышишь меня?!! Я пришел!!!

Он идет вперед – туда, где вырыты тюремные ямы. Когда-то они были предметом особой гордости лорда Крак-де-Моава – глубокие и узкие, словно прямая кишка. Пленный мог только стоять в них, едва способный пошевелить руками. Ни сесть, ни тем более лечь. Даже свирепые и бесстрашные сарацинские воины сходили с ума, после трех дней в такой яме превращаясь в заплаканных, сломленных идиотов. Лишь самые стойкие выдерживали испытание ямой. Для таких у Рено была особая казнь: их связывали по рукам и ногам, а голову заключали в глухой деревянный ящик, после чего несчастных сбрасывали со стены замка, под которой начинался отвесный склон высотой в полторы тысячи футов. Рено называл эту казнь «смертью храбрецов» – падая, жертва не видела приближения земли и умирала не от разрыва сердца, как обычно бывает при долгом падении, а от удара о землю – страшного, сокрушающего.