И вдруг человек впереди Сеньки исчезает. Вот только что был тут – и уже нет его, он нырнул вниз, словно провалившись в разверстый зев преисподней.

И тут же вслед за ним валятся и остальные. Они вскрикивают, наконец-то получив возможность набрать полные легкие воздуха, нелепо и неловко взмахивают руками – и тоже исчезают где-то глубоко внизу.

Это треснули мостки через овраг, прямо перед ларьками с гостинцами.

Те, что встают на край ямы или ступают на шаткий, трещащий под ногами мосток, погибают. Они падают вниз, увлекаемые катящимися вслед за ними соседями, утаскиваемые жадно растопыренными руками, тянущимися из жидкой, утробно хлюпающей жижи. То там, то здесь можно увидеть торчащие головы, плечи, колени – а кое-где лишь кончик носа, раззявленный в последнем глотке воздуха рот, слипшиеся от глины и крови волосы; некоторые из упавших еще шевелятся, как шевелится муха на липкой бумаге, то отчаянно и резко, то слабо и покорно, но конец их уже близок. Они попали в эту западню, из которой не было выхода – ни вверх, ни в бок, только бесконечно вниз, вниз, падением, которое не остановит даже земля.

Сенька упирается, как может, но на него давят сзади.

Он делает рывок вперед – и, прыгнув на чью-то голову, вдавив ее в грязную жижу до предсмертного бульканья, перескакивает голодную бездну.

* * *

Людское месиво докатывается до границы поля, где стоят в ряд заветные ларьки с гостинцами, и уже ничто не сдерживает его.

Под напором толпы люди вылетают из вязкого человеческого моря, как вытолкнутые стальной пружиной. Они бьются о стенки ларьков, размазываются и раздираются на части их острыми углами – а сзади напирают и напирают, в иступленной жадности и яростном безумии. Людей растирает между досками, трамбует в щели между ларьками – и на их место спешат другие, только что бывшие убийцами, чтобы стать убитыми.

Счастливчики же, не помня себя, уже хозяйничают в ларьках, жадно глотая пиво прямо из бочонков, набивая карманы пряниками, засовывая в штаны кипы платков.

Они словно не видят мертвецов.

* * *

Люди переползают через трупы, через ошметки плоти и обломки досок. Им уже не нужны гостинцы, неважны царские милости: Жизнь – вот за что они теперь борются. Жизнь, которая в нескольких саженях – рукой подать! – бурлит в радостном гулянии на площади и течет в жилах солдат неподалеку.

В глазах солдат плещется бесконечный ужас. Оцепенев, они смотрят на беснующееся у их ног человеческое море, которое разносит в щепы ларьки, мнет, терзает и давит само себя, выкидывает вверх мертвые ошметки, как куски кораблекрушений.