– Видите ли, доктор, – сказал он, – из жизни я вынес только несколько идей – и ни одного чувства. Я давно уже живу не сердцем, а головой: взвешиваю свои страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, а другой судит его; первый, быть может, сегодня простится с вами и миром навеки, а второй… Впрочем, нам пора ехать. Я не хочу заставлять господина Грушницкого ждать.

Они сели верхом и пустились рысью. Мигом проскакали мимо крепости и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, – к великому отчаянию доктора, потому что лошадь его каждый раз в воде останавливалась.

Солнце едва показалось из-за зеленых вершин. В ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня – он золотил только края утесов, висящих с обеих сторон над Печориным и Вернером. Растущие в глубоких трещинах кусты при малейшем дыхании ветра осыпали их серебряным дождем.

Путь между тем становился все уже, утесы синее и страшнее и, наконец, казалось, сходились непроницаемой стеной. Утренний туман клубился по земле, цепляясь за копыта лошадей.

– Посмотрите, доктор: на скале справа чернеются три фигуры, – сказал Григорий Александрович. – Это, кажется, наши противники?

– Больше некому, – отозвался Вернер.

У подошвы скалы в кустах были привязаны три лошади. Печорин и доктор оставили своих рядом с ними, а сами по узкой тропинке взобрались на площадку, где стоял Грушницкий с драгунским капитаном и другим своим секундантом, которого Григорий Александрович не знал. Должно быть, это был один из новоиспеченных товарищей Грушницкого.

– Мы давно уже вас ожидаем, – сказал драгунский капитан с иронической улыбкой.

Печорин молча вынул часы и показал ему.

– Извините. Мои, должно быть, спешат, – пожал плечами капитан.

Полминуты все неловко молчали.

– Мне кажется, – проговорил доктор, – что, показав оба готовность драться и заплатив этим долг условиям чести, вы бы могли, господа, объясниться и закончить дело полюбовно.

– Я готов, – сказал Григорий Александрович.

Капитан подмигнул Грушницкому, и тот, думая, что противник его трусит, принял гордый вид, хотя до этого его щеки покрывала тусклая бледность. С тех пор, как приехали Печорин с доктором, он впервые поднял на Григория Александровича глаза. В его взгляде было беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу.

– Объясните ваши условия, – сказал он, – и все, что я могу для вас сделать… Будьте уверены.