Спрятав оба предмета в карман, Печорин осмотрелся в поисках вещей Грушницкого. Он хотел убедиться, что мелок, найденный Вернером, был тот самый. Коробка с одеждой убитого обнаружилась на полке у стены. Пошарив в ней, Григорий Александрович извлек маленький белый осколок. С одной стороны он был сточен, словно им чертили. Мелок засветился в пальцах Печорина, воздух вокруг него затрещал. Тени в комнате всколыхнулись, как будто в них появилось вдруг нечто живое. По спине пробежал озноб. Сомнений быть не могло!

Григорий Александрович положил мелок обратно в коробку (нельзя же лишать Вахлюева всех улик – путь даже тому нет до них никакого дела) и вернулся в вивисекционный зал. Вернер был в кожаном фартуке и курил, сидя на табурете. Густо окутанная табачным дымом и неравномерно освещенная, его фигура выглядела еще более нескладной, чем обычно.

– Я читал ваши записи в журнале вскрытия, – прямо сказал Григорий Александрович. – Почему вы не сказали мне про странности трупного окоченения?

Вернер пожал худыми плечами.

– Потому что не мог их объяснить.

– У Карского было так же?

– Совершенно. Да вы уж, наверное, посмотрели.

– Очередной медицинский феномен, и вы молчали!

– В чем вы меня обвиняете? – прищурился Вернер.

– Вы видели языки и глаза убитых?

– Разумеется.

– И тоже не обмолвились ни словом. В чем причина такой скрытности?

– Честно? – Доктор затушил папиросу и встал. – Вы начали бы расспрашивать. Захотели бы узнать, из-за чего это произошло. У меня нет объяснения. Я даже предположить не могу, в чем дело. Вот вам правда.

– Вам было стыдно?

Вернер отвел глаза.

– И стыдно до сих пор! – сказал он.

Теперь понятно, почему пообещавший князю поторопиться со вскрытием Карского доктор занимался вместо адъютанта Грушницким.

– Позвольте задать вам последний вопрос. Но обещайте ответить совершенно откровенно.

– Задавайте, – подумав, буркнул Вернер.