– Прости, прости, – говорит он, – меня задержали. Просто положу все это, одну секунду.

Когда он кричит, что готов, и я захожу внутрь, он уже избавился от большей части бумаг – рассовал их кое-как к остальным, в папки. Он сидит за большим деревянным столом, белый халат и стетоскоп он снял и бросил в открытый ящик стола. В окно заглядывает пожилая дама. Я знаю, что она из ушедших. Понимаю, что это его мать, потому что она улыбается, глядя на него, как будто он – драгоценнейший подарок из всех, что она видела.

Я потуже затягиваю пояс халата.

– Садись, Руби. Давай попробуем добраться до сути.

Он кладет передо мной ручку и бумагу.

– Давай, расскажи мне, в чем, по-твоему, состоит проблема.

Я смотрю на чистый лист. Сложно понять, с чего начать. В конце концов, я беру ручку и пишу на листе: «По-моему, я убила свою мать».

Когда он разворачивает лист к себе и читает, его каштановые брови взлетают вверх.

– Руби, я читал в твоих документах, что тебя удочерили, когда тебе было всего несколько месяцев. Почему ты решила, что убила ее?

Конечно, тут у меня начинают литься слезы, и я стираю их с лица махровым рукавом. Просто я так считаю, пишу я. С тех пор как я была совсем маленькой, я всегда знала, что кого-то убила, просто никак не пойму, кого именно. А потом, из-за того, что он произносит: «Ох, Руби», – так мягко и ласково, я ничего не могу с собой поделать, я вынимаю из кармана блокнот и показываю, что обнаружила этим утром. Мне никогда так не хотелось облегчить душу.

– Как ты думаешь, что это? – спрашивает он.

Ушедшие, пишу я. Они не оставляют меня в покое. Я больше так не могу.

Он молчит, слегка облизывает губы, пытаясь решить, что сказать дальше.

– А кто они?

Интересный вопрос. Я никогда его толком не задавала. С минуту я размышляю, потом пожимаю плечами, чтобы дать понять, что точно не знаю.

– Руби, – говорит он, по-прежнему глядя в записку, – я договорюсь, чтобы ты тут побыла несколько дней. Просто отдохнешь, а я за тобой присмотрю. Физически ты в норме, ты здорова, но мы не можем выпустить тебя в мир без голоса, правда же?

Он улыбается, и улыбка у него такая милая, такая добрая, что мне еще сильнее хочется плакать. Женщина у окна указывает на него, глядя на меня, словно хочет сказать: «Видишь, видишь, какое он чудо. В какого замечательного молодого человека он вырос». Она чуть не лопается от гордости.

– Увидимся завтра, – говорит он. – В то же время.