Парк вокруг больницы большой, так что я иду себе, пытаясь придумать, как сбежать, если нет денег, а одежда – только та, что на мне. Я грызу губу, пинаю гриб, вылезший из травы, и его белые ошметки разлетаются по лужайке веером.
Я сворачиваю за угол. Тут-то я тебя и вижу, Том. Ты стоишь вдалеке. Здесь мило, тихий квадратный садик, окруженный высокой живой изгородью. Кроме нас, здесь никого нет.
Я знаю, что ты умер. Знаю, потому что загробная жизнь оставила на твоем лице метку, как на моем. Она ярко проступает в тумане. Еще загробная жизнь превратила твои волосы в белое золото, и они блестят, как монета. По ту сторону твое свечение не исчезло. Ты светишься ярко, как никогда. Ты стоишь ко мне спиной, но вполоборота. Ты меня не видишь. Я гадаю, что ты можешь различать. Облака. Бога. Кружащийся вокруг тебя шаткий вихрь. Ты спотыкаешься, а потом, сдвинувшись вбок, исчезаешь в прогале изгороди точно напротив меня.
Я медленно оседаю на колени. Холод мокрой грязи проникает сквозь мои джинсы.
– Любовь моя! – кричу я. – Любимый.
Я увидела тебя – это вернуло мне голос, и я его использую. Я кричу в пустоту, зажмурившись и зарываясь пальцами в землю.
Удары по земле, свист воздуха, и я взмываю вверх.
Я открываю глаза. Это ты. Ты есть на самом деле. Ты не умер. Я у тебя в объятиях, и я смотрю на тебя снизу вверх. Жизнь светит из тебя, как лампа.
– Что у тебя с лицом? – спрашиваю я. – О господи. Это… это что, ожог?
63 Часовня 9 января 1984
63
Часовня
Когда мы снова встречаемся с доктором Брэнноном, я его удивляю: открываю рот и произношу:
– Здрасьте.
– Как приятно с тобой по-настоящему познакомиться, – отвечает он и улыбается, как будто ему и правда приятно.
Он откладывает бумаги, бросает белый халат в кресло в углу. Из карманов халата сыплются всякие мелочи.
– Ну что ж, хотелось бы услышать, что, по-твоему, вернуло тебе голос, – говорит доктор, усаживаясь в кресло.
Я вспоминаю вчерашний день. Полил дождь, ледяными полотнами упал на траву. Мы с Томом пошли обратно в больницу, и я поняла, что на нем пальто поверх полосатой пижамы. Он был в ботинках, но шнурки не завязал, так что язычки торчали наружу: Том шел в них, как в тапочках.