– О господи. – Я закрыла руками глаза. – Как ты себя чувствуешь?

– Сегодня лучше. Про ожог не думай. Он не очень серьезный, так врачи говорят. Будет совсем не видно. Куда ты тогда пошла?

– Не знаю. Сюда, наверное. После пожара все как в тумане. Том, я так виновата. Элизабет, наверное, волнуется. Она меня теперь, должно быть, ненавидит.

– Она приходила на тебя взглянуть, но ты спала, и она тихонечко ушла. Не думаю, что Элизабет может кого-то ненавидеть. Она вернулась и принесла все, чтобы опять осветлить мне волосы. Я, в общем, не хотел, но, по-моему, так ей стало лучше, от ощущения, что она что-то для меня делает. Медсестры чуть с ума не посходили, когда увидели, чем мы заняты.

Я улыбнулась.

– Ты из-за волос так светишься? – спросила я.

И ты прижался лбом к моему лбу, и опять сказал, что мы – одно, что так будет всегда. Что в этой часовне мы вроде как заключили брак, который продлится вечно.

Я перестала следить за тем, что говорит доктор Брэннон.

– Простите? – спрашиваю я.

– Я говорю, у меня есть теория.

– Да? Насчет чего?

– Насчет призраков.

– Да?

– Ну если вдуматься, все дело в поколениях, – он снова воодушевляется. – То есть я не знаю, кем был мой прадед, или мой прапрадед, и с предками-женщинами то же, но, если подумать, они все еще влияют на нас.

Я хмурюсь и спрашиваю:

– Вы о чем?

– Тем, какими они были, тем, как вел себя мой прадед со своим сыном. Это его сформировало и, в свою очередь, сформировало моего отца, а потом и меня. Так что предки по-прежнему действуют, переделывают нас под себя. Хотя мы по большей части понятия не имеем, кем они были. Нет ни теней, ни привидений.

Он снова улыбается мне, ему нравится его теория.

– Настоящие призраки – это просто семья.