– Извините, но я не могу понять, о чем вы говорите. Если бы вы могли написать…

– Вот еще. У меня есть язык. Речевая форма коммуникации – одна из самых древних, знаете ли, – с каждым словом мой язык все хуже подчиняется мне, и приходится прилагать усилия, формируя слова. – Двусмешник. Вот как он себя зовет, – мне кажется, что если у меня получится выговорить дурацкий ник, словесный затор прорвется. – Двумсешник! – чуть ли не плачу я в голос. – Двушмесник! Двусмешкин! – слово шипит по-змеиному и вьется у меня на языке, а мне только и остается, что таращиться да лыбиться. – Двусмешник!!! – ору я, вспоминая постановку «Табби против телефонисток» в часовне; на ум приходит лицо Чарли Трейси – беспомощно оскаленные зубы, закатившиеся глаза.

– Мистер Ли Шевиц? Все в порядке? – спрашивает Том, но я с силой отрываю трубку от лица и беспомощно бросаю ее на стойку. К ней уже тянется девушка-консультант, Милли, но Натали успевает схватиться за нее первой.

– Алло? Я с Саймоном. Нет, он сейчас не может. Из-за вас он переволновался. Да, понимаю, но что-то ведь можно сделать! Хорошо, как скоро вы сможете заняться этим вплотную? Нет? Ладно. Понимаю. Хорошо, скажу. Счастливого Рождества, – она передает трубку Милли и смотрит на меня. – Саймон, придется написать им. Увы, они не смогут разобраться с проблемой до конца Рождества.

– Да все он мог! Ты отпустила его! – я напрягаю связки, чтобы мои слова дошли до нее, но меня все равно заглушает клерк, во всеуслышание объявляющий:

– Банк закрывается через пять минут! Ждем вас всех снова двадцать девятого числа.

Интересно, займет ли закрытие бухгалтерии хотя бы час времени? Если да, то я еще успею отправить письмо из библиотеки, и Том прочтет его – или библиотека тоже уже закрыта?

Я бросаюсь к выходу. Шапка-«сантаклауска» шлепает меня по загривку, словно огромная пиявка, высосавшая весь мой мозг. Я бегу – небо над головой такое же черное, как и содержимое моей головы, – и меня нагоняет Натали.

– Все будет хорошо, Саймон! – успокаивает она меня. – Все будет…

Я даю настолько краткий и острый ответ, что он таки обходит преграду из крепко-накрепко стиснутых зубов:

– Как?

– Они разберутся со всем, когда прочтут твою жалобу. У меня достаточно денег. Хватит нам всем продержаться до Нового года. А если совсем-совсем прижмет – я займу у родителей.

Озвученная перспектива, кажется, снимает проклятие с моего языка, и мне приходится скрывать весь вызванный ею негатив от нее и Марка – ради их же блага:

– Я уже писал им! Этот Том вел себя просто глупо. Неудивительно, что я сдался, когда он сделал вид, что ни одного моего слова не понимает!