Теперь не остается сомнений в том, что выражение его лица – недоверчиво-сердитое.

– А я думал, тебе нравится Табби!

– Не понимаю, как он со всем этим связан.

– Очень просто. – Марк издает неуверенный смешок. Аккомпанементом его словам служат дудящие звуки и бумажный шелест «тещиных языков». – Он – это то, что мы видели.

– Ты про его фильмы?

Когда Марк кивает, смеюсь и я.

– Прости. Я почему-то подумал, что ты говоришь про то представление в цирке.

– Почему? Я же совсем не то имел в виду.

– В чем-то он похож на тех клоунов, не находишь?

– Ну, не знаю даже. – Марк снова хихикает. – Мы же так на них и не посмотрели.

– В смыслеле? Ты этото о чем?

Я не могу сказать, поражен ли он вопросами – или тем, что я выговариваю гораздо больше слогов, чем нужно.

– Ну ты даешь, Саймон! Мы же так туда и не попали.

Он явно разыгрывает очередную шутку, но у меня это, на удивление, не вызывает недовольства.

– Почему же – не попали?

Он улыбается мне так, будто это я сейчас над ним подшучиваю.

– Мы исходили тогда весь парк, как какой-нибудь лабиринт. Цирка нигде не было. Потом позвонила мама и подобрала нас.

Я чувствую, будто все кругом – широкая улыбка Марка, необъятное холодное дыхание приближающегося поезда, раскачивающиеся в хороводе гуляки, плюющиеся «тещиными языками» словно в попытке изобразить лягушек – вот-вот исчезнет. Как мираж, который уже не выдерживает собственного притворства. Я хватаюсь за память – как за соломинку, способную меня спасти.

– Погоди-ка, Марк. Она же спросила тебя тогда, понравилось ли тебе. И ты ответил: «Да, было смешно».

– Да, так и было. Но я говорил про фильм. Фильм с Табби.