Однажды, когда они остались вдвоем (Хэрриет с братьями Джун спустились в больничный ларек купить конфет), Джун сказала:

– Когда мы тут все закончим, хочу, чтобы ты подальше двинул – и как можно скорее.

– Ты бы предоставила мне самому разбираться в своих чувствах, а? – сказал Обри. – Может, тебя это и удивит, только не могу я… бездумно отрешиться от тебя, от вас в своей жизни. Вы ж не зонтик, оставленный мною в гостинице.

– Я не о себе говорю, глупый, – отозвалась Джун. – Я-то жду, что ты по мне скорбеть будешь, по крайнней мере дней десять. Хочу, чтоб был длительный период безутешной печали и хоть одна недостойная мужчины слезинка при всем честном народе.

– Тогда о чем ты?..

– О ней. Хэрриет. Не тупи: ничего этого нет. Ты играешь в нашем дерьмовом оркестрике почти два года в надежде на трах.

– Это уже произошло.

Джун смотрела в сторону, мимо своей запыленной гитары, в окно, выходившее на автостоянку. Дождь постукивал в стекло.

– А-а. Это. – Джун вздохнула. – Я бы не придавала этому особого значения, Обри. Ей выпала по-настоящему гадкая неделя, а тебе ничего не грозило.

– Почему мне ничто не грозило?

Джун скользнула по нему взглядом, будто ответ напрашивался сам собой. А может, так и было.

– Ты собирался уезжать на шесть месяцев. Бессмысленно начинать отношения с тем, у кого чемоданы собраны и кто одной ногой уже за порогом. Тебе ничего не грозило, и она понимала, что ей ничего не натворить такого, что заставило бы тебя ненавидеть ее.

С тех самых пор, как Джун впервые поставили диагноз: лимфома, – она все время выдавала крупицы кроткой мудрости, воображая себя трагическим ментором в каком-нибудь душеспасительном фильме о том, что по-настоящему ценно в жизни. Его это раздражало.

– Может, тебе лучше попробовать поспать, – сказал он.

– Знаешь, я на нее злилась, – призналась Джун, словно он и не говорил ничего.

– Из-за того, что напились допьяна и дурачились?

– Нет! Во мне злость на нее копилась. Все те вечера, когда она устраивалась головой у тебя на коленях в долгие поездки в темноте. Представляла тебя людям как свою куклу любовную. Такое нельзя позволять себе с людьми. Они могут в тебя влюбиться.

– Да ладно, – выговорил он тоном, означавшим: это не так.

– Ничего не ладно, – возразила она. – Это было очень несправедливо по отношению к тебе. Она обнималась с тобой, спала с тобой, набивала тебе голову этой целиком выдуманной совместной жизнью, какой никогда и быть не могло бы.

– Мы с Хэрриет вели разговоры, лучше и важнее которых у меня в жизни не было.