Он утер себя – как только смог чисто. Кровь лилась и сзади по ногам, потекла еще до того, как он до туалета добрался. Одно хорошо: сколько бы туалетной бумаги он ни использовал, рулон от этого ничуть не уменьшался. Покончив с подтиркой, он набрал побольше облаковаты и проложил ею трусы, прежде чем застегнуть комбинезон.

Обри доковылял до кровати и забрался на нее. Нащупывая одеяло, наткнулся рукой на плюшевую Джуникорн. Прижался к игрушке лицом. Поднеся к носу, ловил запах стирального порошка, пыли и полиэстера. Лошадка была испачкана и потерта, что делало ее еще более драгоценной. Обри был признателен за все, в чем не было гладкости, холодного совершенства вещей, сотворенных из облака, признателен за что угодно, что с уверенностью можно было бы почитать за настоящее. Настоящее отличаешь не по совершенству, а по его изъянам.

Он невидяще уставился на громадное белое яйцо, вздымавшееся из центра дворца, считая его присущей, невероятной особенностью своего облака-острова. Той присущей особенностью, какую он заметил, во всяком случае. Вдруг на него напало сомнение. Показалось, что есть и еще по крайней мере одно необычное, что не совсем необычно, чтобы быть совершенно случайным, только он в жизни не сумел бы вызвать в памяти, что оно такое.

Так что. Оставим это. Вернемся к нему попозже.

А пока он раздумывал о куполе, жемчужине и сердцевине дворца. Когда попытался забраться на купол, его трахнуло черным стекловидным молотом – достаточно крепко, чтобы выбить из головы все мысли. Он смирился, скатился обратно вниз – и что же тогда произошло? Оно обратило девушку из мечтаний в существо. Девушку, которую он желал, как не желал никого и никогда в жизни.

Нам незачем сражаться, только это облако и говорило ему. Давай так. Оставь мне мои тайны и получай свою Хэрриет. Пусть то, что похоронено, остается похороненным, и…

За этот последний намек мысли Обри зацепились, как за корягу. Тело отозвалось, волоски на руках встали дыбом. Обри вновь задумался, а видел ли он что-нибудь на острове, что не выглядело бы совершенно случайным, и наткнулся на мысль, очень плохую мысль.

Он понял, что придется взобраться на громадный белый холм в центре облака. Этого, как ни крути, не миновать. Когда он полезет, оно попытается столкнуть его обратно, как уже было, станет лупцевать его всем, что у него в наличии имеется.

И знает ли оно, что он намерен еще раз взобраться? Известно ли ему, что у него на уме? Он вздрогнул, представив себе гладкую, кремово-белую выпуклость, и вновь направил свои мысли на то, что представилось ему первым: на Джуникорн у него в руках, его плюшевую лиловую Джуникорн, с ее гнутым рогом и изящными крылышками. Терзало то, что необходимо таить собственные помыслы даже от самого себя.