И Стивен Айрес приехал в город. Да, в мой город, на жительство. Не прошло и двух недель, как он переехал приехал и сразу же позвонил мне. Я все еще очень хотел ударить его — причем сильно. Но был очень расстроен смертью Хокинса, умиротворён жалкими стонами Айреса, его мучительными и, по-видимому, искренними воплями и обвинениями в свой адрес. Я смягчился, пригласил его к себе, поговорил с ним.
Стивен Айрес выглядел просто развалиной. Что-то проникло под его крысиную шкуру и коснулось сердца, каким бы оно ни было. Запоздалая совесть жгла его яростно. Он был сломлен смертью своего бывшего благодетеля, раскаиваясь в собственной подлости. Вполне, казалось бы, искренне: он целый час просидел на моем диване и рыдал.
— Я думал, Лютер меня ненавидит, — наконец выдавил Айрес. — Я не хотел, чтобы он умер. Но он прислал мне кое-что. Свою пишущую машинку.
— Что?
— Да, его личная пишущая машинка и записка.
— Хочешь сказать, что он знал, что умрет? — начал я.
Но Стивен Айрес порылся в кармане пиджака и протянул мне смятый листок. Я стал читать.
«Дорогой Стивен! Теперь я понимаю. То, над чем ты всегда смеялся, приказало мне. Прежде чем я подчинюсь этому приказу, позвольте мне сыграть роль пишущей машинки, которую я посылаю тебе как наиболее подходящий символ нашей прошлой дружбы. Если моя работа не всегда нравилась тебе, возможно, твоя работа при помощи этого же инструмента окажется более подходящей. Как бы то ни было, мне нравится этот жест, и пусть он всегда будет напоминанием о том, что произошло между нами. Мы прошли через многое вместе — этот простой старый ящик и я. Именно с этим чувством я и предлагаю ее тебе. Используй машинку так же хорошо, как ты использовал меня. Прощай. Лютер Хокинс».