Когда мы все – четырнадцать нас и четырнадцать разных, не замечающих никого, кроме своей спутницы, версий М. (как назло, некоторым достались насекомые – термитный М. был у Ксении, Дашу вел под руку шелкопрядовый, тошнотворный; мой был восковой с влипшими в него там-сям молчаливыми покорными пчелами – как Наполеон, мысленно сказала я ему, как Наполеон, король мой, твой необитаемый еще нами остров ждет нас) вышли из дома в обещанный и главный (безусловно) полдень, облака и поля расстилались вокруг, как белая и готовая к коммуникации бумага, – это плохо, подумали мы, белая бумага – и тут же бумага покрылась текстовой россыпью скворцов, полевок, сусликов, ящерок и зеленых перламутровых мух: мы окружены и в нас будут стрелять, нас видят, за нами давно наблюдают, план наш раскрыт, чертов йогурт как-то вошел в сговор с канализацией или же все происходящее и было единым глобальным планом Управления, в который входили мы уже изначально.
Скворцы уступают место стае пылающих, как наши сердца, малиновок: мы выберемся, мы будем стрелять в ответ, сейчас что угодно может быть оружием, пушечным ядром, отравленной стрелой, и вот уже твердеет, заостряется, как копье, чей-то хитиновый ракушечный М.
Мы спускаемся с крыльца, как хористы во время финальной арии, торжественно и тяжеловесно – нас много, и как минимум половина из нас уверена, что мы лишь вдвоем против всего мира (но я помню, что М. не считает происходящее войной) – и все мы в эту секунду совершаем не побег, но подвиг во имя любви и информации, информации и любви. Наверное, просто мир сейчас такой, думаем мы все, и видим отражение этого думания в мельтешащей, полной жизни и подозрения ряби новых наших небес – просто сейчас такой мир, думаем мы, и мы его часть, и, наверное, это просто правильный порядок вещей, которому мы помогаем осуществляться. Мы обязательно выберемся, и обязательно встретимся через несколько лет, и обязательно распределим наши новые обязанности и будем руководить этим новым, расстилающимся у наших ног, миром, потому что у нас уже есть все ключи. Точнее, мы и есть ключи, и кроме нас самих, у нас больше ничего нет. И этот отчет мы можем с чистой совестью отправить самим себе, а также в Национальный Архив – теперь Управление и мы тоже, а невыполнение обещания теперь технически невозможно.
Тяжелее жизни
Тяжелее жизни
Мария и Иосиф шли в Ц. через горы, в то время/на тот момент так делали многие (что еще оставалось, когда тебя не остается), и в то время/на тот момент это был единственный правдоподобный способ пройти, все остальные способы пройти уже были закрыты/отменены или взорваны/разрушены. Проводник сказал, что на все уйдет почти трое суток/потребуется три дня. Слышали раньше, что проводник опытный, хороший. Брал дешево. Платили причинами перехода; в то время/на тот момент так часто делали, это была естественная оплата, уже потом стала использоваться и неестественная, но разговор сейчас не об этом/но давайте просто не будем больше об этом говорить.