Где-то близко кричит чайка – громче волн и моего сердцебиения. На уровне тиканья. Снова и снова, как заевшая пластинка. Мне больно от ее пения – мое тело покрыто запекшимися ранами, и чайка их выклевывает, сдирает; взламывает замок на двери запретной комнаты.

Волна.

Я уже не считаю и не всплываю – кипящая нефть расплавляет замок. Я проваливаюсь в комнату.

[До]

[До]

В лесу пахнет гарью. Здесь всегда так пахнет, но этой ночью – особенно. Дом рыдает – его сжигают без наркоза. Мы с мамой плачем. Мне стыдно, что я погналась за вороном, которого иногда подкармливала дохлыми мышами. Но… Что, если он как-то связан с домом?

Коленки саднят и ноют. Я ушибла их, когда падала, и теперь с трудом передвигаюсь.

У мамы ледяные пальцы. Она держит меня за локоть, впивается ногтями в кожу, тянет обратно к Ворону. Ей невдомек, что Ворон улетел.

– Где папа? – хнычу я.

– Он… погиб, детка.

Мне стыдно, что я рванула в лес, позабыв о нем. А ведь он меня спас. Я пришла домой и сразу побежала к себе в комнату – меня испугали громкие голоса в гостиной. Спряталась под кроватью…

Как же я боялась, когда папа врубил на полную громкость любимую песню! Думала, погибну. Маленькая эгоистка. Даже пошевелиться не смогла. Но музыка успокаивала. «Наутилусы». Песня – «Квадратные глаза». Мама тоже часто ее включала.

Из-под кровати я видела только пыльные сапоги, а за ними полыхал огонь. Дом разрушался, плавился, как свеча, и я бы превратилась в горстку угольков, если бы папины огромные руки с черными ногтями не усадили меня на подоконник. Странно: в тот миг я боялась их больше пламени.

Папа поцеловал меня в макушку. Огромный, мокрый, красный. Он был похож на вулкан перед извержением, весь дымился. Папа схватил со стола мамин проигрыватель – тот продолжал петь «Наутилусов» и пялился на нас квадратными глазами.

Я рассматривала папу, как редкий экспонат – хотя он и был им – а в шаге от нас огонь пожирал мой шкаф и стол. Пол вибрировал. С полки полетел граммофон. Как же больно наблюдать за его падением! Он для меня – член семьи.

Пластинки растворились в дыму, я успела взять лишь Облако.

Папа распахнул окно и погладил мои родинки. Чем быстрее распространялось пламя, тем сильнее он давил на рубцы от рожек, точно оттирал их. Проигрыватель выключился.

– Его зовут Вячеслав, – прокряхтел папа.

Дым отнял его у нас с мамой. Я так и не дотянулась до отца, и плевать, что он стоял в миллиметре от меня. Этот миллиметр разделил нас – на границе выстроилась чересчур строгая таможня.