Лицо Славы уступило место лицу Виля Сергеевича, третьего человека, с которым Юре довелось проникнуться взаимной симпатией здесь, в Кунгельве… третьего — но не менее мёртвого, чем второй. Он буквально видел, как тот лежит на опавших листьях, укрытый завалявшимся в машине у полицейских брезентом, а по слипшимся от крови жидким волосам ползают слизни.

— Он показывал эту фотографию абсолютно всем, — горько сказал Юра, вновь обращаясь к женщине. — И вам тоже. Вы были под самым его носом. Почему не сказали? Достаточно было даже осторожного намёка, Виль Сергеевич умный мужик… уверен, он бы понял. Отказался бы от возможности раздуть сенсацию в прессе ради того, что разыскивал всю жизнь. Его вера заставила поверить и меня, понимаете? Поверить, насколько самонадеянно полагать, что человек знает о мире абсолютно всё. Кто вы? Откуда? На самом ли деле из Питера, где с неким Моше прожили вместе десятки лет, а потом исчезли? Или вы изначально родились и выросли здесь? Зачем вернулись в Питер, зачем уговаривали его ехать с вами? Чтобы он умер не в постели, а наложив на себя руки или как-нибудь ещё, но в любом случае — глубоко несчастным?

Задавая вопросы, Юра смотрел прямо перед собой, туда, где за стеклянной дверцей в банках с откидными крышками настаивались домашние напитки. В какой-то момент он, уловив движение, повернул голову. Лицо Натальи-Марины вздрагивало, точно по нему пробегали волны. Это от брошенного мной камня, — подумал Юра, воодушевившись. Ему хотелось взять что-нибудь тяжёлое, вон ту пивную кружку или вазу с черенками, которые когда-то были ромашками, и со всей силы обрушить её на голову этой женщине. На фотографии её лицо располагало к себе. На самом же деле оно было не приятнее, чем смятая, прожжённая сигаретная пачка с изображением необратимых последствий длительного курения.

Из её горла вырвался протяжный, низкий хрип, похожий на звук ломающегося механизма. Пётр Петрович просительно сложил руки на груди.

— Не расстраивайте сударыню, прошу вас. Поскольку вы здесь на правах почётного гостя, мне остаётся только одно — уповать на то, что ваша невежественность когда-нибудь сменится пониманием.

— Перед кем ты стелешься? — с отвращением сказал Юра. — Слушать тошно. Она же без пяти минут убийца. Не удивлюсь, если все они здесь убийцы. Я угадал, да? Этот дом населён маньяками.

Он опрокинул в себя ещё одну рюмку и, потянувшись, отобрал у Петра Петровича бутылку, которую тот крутил в руках. Метрдотель не отвечал, и Наталья-Марина также хранила свои секреты. Она выглядела так, будто извлекала все необходимые питательные вещества из одной-единственной вишни. Ткни её хорошенько пальцем — рассыпется, только и останется, что замести в совок да вынести вон. В ней не было ничего, что стоило бы любить, уважать или тем более бояться. Обращённая к Юре щека подёргивалась, и он, глядя на эти непроизвольные, неприятные глазу движения, видел, как две женщины попеременно сменяют друг друга. Да, она могла быть актрисой. Дело не в красоте и не в грации, которая у неё, возможно, когда-то была (или есть до сих пор — стоит вспомнить, как умела себя держать Марина, всё встаёт с ног на голову). Дело в том, с какой непостижимой лёгкостью эта женщина могла применять чужие маски.