…Первой я увидел мать.

Удивительно, я поверил, что увижу их в течение этого дня снова, сразу и безоговорочно. Возможно, именно эта вера позволила им найти общий язык с квартирой — а то, что эти трое смогут договориться, не вызывало сомнений.

Умом я понимал, что мои родители не могут быть настоящими, они неспособны причинить какой-либо вред, исключая, конечно, моральное давление, эти триста пудов снега, лежащие на моей черепушке. Думаю, то, что она в один прекрасный момент не выдержит, является одним из самых вероятных исходов.

Мама приближается ко мне по коридору, такая, какой была на закате жизни. В этот период — кажется, летом девяносто седьмого — она проводила в постели примерно половину дневного времени и редко выходила на улицу. Даже пенсию приносили на дом. Она шла, пошатываясь и придерживаясь за стенку, передвигалась по потолку, словно муха, вставшая на задние ноги. Мои глаза находились приблизительно на уровне её глаз, и я видел в них боль и упрямство. На ней домашний халат с большими зелёными пуговицами: прекрасно его помню. Скрывая худобу тела, он выставлял на обозрение предплечья, похожие в неверном свете на обглоданные кости.

Она остановилась, увидев меня. Сказала:

«Боже, сын, не стой там как призрак. Ты сведёшь меня в могилу».

Меня прошибло холодным потом.

«Это не я, мама. Ты сама».

Она задумалась. Потом улыбнулась краешком губ: в этой улыбке не было ни намёка на доброту.

«Старость, да? Болезнь? Две противные сестрицы, с которыми ты договорился, чтобы выгородить себя. Алиби — вот как это называют в бульварных романах».

Я несколько раз глубоко вдохнул и сказал:

«Это не я… я ничего не делал, мама!»

Она рассмеялась кашляющим, гиеньим смехом. Я заставил себя успокоиться. На это потребовалось время, но я справился. Улыбнуться ей в лицо — что может быть проще? Улыбка — страшное оружие против страхов, так говорят. Так же всем известно, что истерический смех — средство сомнительное. Я балансировал на грани, стараясь не свалиться на опасную сторону. Не сдвинуть с места лавину, которая увлечёт меня в пропасть. Возможно, призрачные люди, будучи теперь в сговоре с квартирой, того и добиваются. Мать всё так же стояла на потолке, покачиваясь и комкая халат на тощей груди, будто хотела добраться до сердца и проверить, хорошо ли оно работает. Смотрела на меня — глаза в глаза.

Я двинулся вперёд, словно сквозь тяжёлые шторы или плотную паутину. Потом сопротивление ослабло. Я прошёл сквозь неё, как сквозь клочок тумана! Мог ли я подумать, что это будет так легко десять, пятнадцать лет назад! Нет, тогда это было совсем не просто. А впрочем, в то время всё было наоборот. Тогда Я был клочком тумана, странным приведением, о котором знают, но которого принципиально не замечают.