– Ваш кофе горчит так, что дух воротит! А эти пончики – они же все черствые! Куда нас притащили? По-моему, этот захудалый городишко сплошь обман.

Когда девушка подошла к нашему столику, я обратил внимание, что ее новенькая, недавно пошитая униформа куда больше подошла бы больничной сиделке, чем официантке. Что более интересно – она напомнила мне униформу медсестер в больнице, где лечился Гроссфогель. Лечился – и все-таки вылечился, хотя недуг казался весьма серьезным. Пока мадам Анджела песочила официантку за кофе и пончики, которые входили, надо думать, в программу «уникальнейшей физически-метафизической экскурсии» (так говорилось в буклете), я пытался вспомнить, как Гроссфогель лечился, пусть и недолго, в скверно оборудованной, подчеркнуто несовременной больнице за два года до нашей поездки в Крэмптон. Из приемного отделения его определили в грязную палату, что находилась даже не в главном корпусе больницы, а в каком-то приставном лазарете в обветшалом старом здании, в том же захудалом районе, где Гроссфогель и его друзья были вынуждены жить из-за стесненности в средствах. Именно я отвез его в приемное отделение на такси и сообщил в регистратуру все необходимые данные о нем, потому что сам он общаться был не в состоянии. Позже я объяснил сестре – хотя наверное, то была просто санитарка, где-то раздобывшая сестринский халат, уж больно скудны были ее познания в медицине, – что Гроссфогель потерял сознание в местной картинной галерее на открытии маленькой персональной выставки. Что он впервые предстал перед широкой публикой и впервые же пал без чувств. Однако я не упомянул, что ту галерею точнее было бы назвать расчищенным торговым помещением на первом этаже – его время от времени подчищали и использовали под самые разные выставки и перформансы. Весь вечер Гроссфогель жаловался на боль в животе, сказал я сестре, повторив это и доктору в приемном покое, тоже не особо компетентному на вид, больше похожему на какого-то фельдшера. В течение вечера боль все усиливалась – судя по всему, из-за треволнений Гроссфогеля, вызванных видом собственных картин на всеобщем обозрении. Он, видите ли, всегда критично относился к собственным художественным способностям – и не без оснований, мог бы добавить я. С другой стороны, нельзя было полностью исключить и опасный физический недуг, подвел я черту для сестры, а впоследствии – для доктора. Как бы там ни было, Гроссфогель рухнул с высоты своего роста на пол галереи, и с того момента мог лишь стенать – надсадно, плаксиво и, чего уж греха таить, довольно раздражающе.