– Честно говоря, нет. Но, как бы там ни было, сегодня ночью постараюсь держать рот закрытым.

Снова одна из этих паскудниц!

Лежу в постели и прислушиваюсь к шуму над головой. Только что по чердаку протопала какая-то из моих подруг; а перед этим пролетел самолет, первый за неделю, кажется, прямо над фермой. До меня все еще доносится рев его двигателей. Раньше этот звук был таким знакомым, а теперь кажется порождением иного мира!

В лесу тоже что-то шумит. С одной стороны деревья растут очень близко к стене, и в подлеске все время что-то происходит, по сеткам на окнах стучат ветви. Там живет с миллион всяких созданий. Подозреваю, по большей части это насекомые и пауки, колония лягушек в болотистой части леса, а может, даже скунсы и еноты. В зависимости от настроения, можно либо не обращать на звуки внимания и просто заснуть или – как я теперь – бодрствовать и прислушиваться.

Лежу вот так, размышляю о том, что происходит снаружи и как хорошо меня видно, и чувствую себя беззащитным, уязвимым, как на витрине. Так что, пожалуй, лучше отложить дневник и выключить свет.

* * *

В квартире царит тьма и усталое гудение кондиционера, как будто два этих явления неразлучны и гудение издает сама темнота, саваном опускаясь на пол и мебель, затягивая дверные проемы, скрывая книги на полках и картины на стенах. Гудение заглушает иные звуки. Квартира кажется уединенной пещерой, отрезанной от мира и неподвластной течению времени.

Снаружи, двенадцатью этажами ниже начинаются выходные. Ночь пятницы достигла зенита, до восхода еще пять часов, и улицы наполнены шумом: музыка, голоса, далекие сирены. Планета безмятежно катится сквозь черноту, звезды прячутся в дымке. С неба на город кошачьим глазом смотрит луна, выросшая на один день от половины.

Иногда случайный луч света от фар проезжающей машины проносится по потолку и соскальзывает вниз по стене, выхватывая маленькую картинку в рамке, грубый детский рисунок на пожелтевшей, потрескавшейся от старости бумаге: обнаженная девушка рядом с крохотным черным животным. Под ним более твердой, взрослой рукой вычерчены ровные буковки: «Свадьба».

Кроме них, тьму нарушает только единственный конус желтого света от лампы на гибкой ножке, в котором прячется огонек свечи. Старик работает.

Он сидит, подавшись вперед и вперив взгляд в разложенные на столе перед ним инструменты: соломенная подстилка, костяная игла, плоскогубцы, небольшая плошка янтарной жидкости, горящая свеча в латунном подсвечнике и кусок металла. Лицо раскрашено как у дикаря, от глаз и рта расходятся цветные росчерки, жирная черная линия украшает середину лба, где он втер в кожу священный порошок. Старик выглядит как лев, как солнечный луч, как цветок ростом с человека. На шее у него на плетеном кожаном ремешке висит что-то вроде подвески, изогнутый, пожелтевший и твердый предмет – палец; человеческий, женский, указательный; неделю назад он нажимал кнопки лифта в центре города.