– Чем травишься?

– Водкой.

– Разумеется. Что-нибудь к ней?

– Только немного воды.

– Пурист, да?

Гэвин не совсем понял это замечание, но ответил:

– Да.

– Такой мне по сердцу. Подожди минутку, я принесу лед.

– Нет проблем.

Рейнольдс бросил перчатки на стул у двери и оставил Гэвина одного. В комнате, как и в коридоре, было душно и тепло, но она не отличалась ни уютом, ни гостеприимностью. Чем бы ни занимался Рейнольдс, он явно увлекался коллекционированием. Стены были завешаны, а полки заставлены старинными вещами. Мебели же оказалось очень мало, а та, что была, выглядела странно – в такой дорогой квартире не место потрепанным стульям на металлических каркасах. Возможно, этот тип был преподавателем в университете или директором музея, кем-то из науки. Биржевому маклеру подобная гостиная не подходила.

Гэвин плохо разбирался в искусстве и еще хуже в истории, так что окружавшая выставка ничего ему не говорила, но из вежливости он подошел поближе. Чувак обязательно спросит его мнение об этом хламе. Скучном до смерти. На полках лежали осколки глиняной посуды и скульптур – ни одного целого предмета, сплошь обломки. На некоторых сохранились следы росписи, хотя от времени краски почти выцвели. В кусках иных скульптур угадывалась то часть туловища, то ступня (все пять пальцев на месте), то лицо, которое почти стерлось, не поймешь уже, мужское оно или женское. Гэвин подавил зевок. Жара, экспонаты и мысли о сексе навевали сон.

Он вяло переключился на предметы, развешанные по стенам. Те впечатляли чуть сильнее, но тоже были не целыми. Гэвин не мог понять, зачем кому-то понадобилось смотреть на разбитые штуки. Что в них за прелесть? Каменные барельефы были рябыми и раскрошившимися, фигуры выглядели так, будто их поразила проказа, а латинские надписи почти стерлись. Не было в них ничего прекрасного, слишком уж плохо они сохранились. Они заставляли Гэвина чувствовать себя грязным, словно их скверным состоянием можно было заразиться.

Лишь один предмет показался ему интересным – надгробие или что-то вроде того. Оно было крупнее остальных барельефов и немного целее. На нем всадник с мечом в руке нависал над обезглавленным врагом. Под изображением – несколько слов на латыни. Передние ноги лошади были отломаны, а колонны по краям сильно повредило временем, и вся сценка потеряла смысл. Но в грубо вырезанном лице всадника даже угадывалась личность – длинный нос, широкий рот, характерные черты.

Гэвин потянулся, чтобы коснуться надписи, но, услышав, как входит Рейнольдс, отдернул руку.

– Пожалуйста, прикасайся, – произнес хозяин дома, – Оно здесь для того, чтобы доставлять удовольствие. Прикоснись.