– Скорее, они как дети, – сказал Птицын, продолжая смотреть в окно. – Дети бывают неумелы. Порой жестоки, да. Людоеды? Ну, тянут иной раз всякую дрянь в рот, не разбирая… Но все-таки мы им все прощаем – ведь за ними будущее, верно? Будущее. Его особенно важно уметь разглядеть таким, как мы с тобой, вечно копающимся в прошлом.

– Я видел твое будущее. В Крыму. Прежде чем сумел бежать, – прошипел Бушер, чувствуя, как огонь, пожирающий истерзанные легкие, словно перекидывается на мысли, опаляя их гневом. Даже терзавший его фантомный холод окопов на миг отступил.

– Те, с кем ты бежал, были не лучше! – рявкнул в ответ Птицын, на миг утратив налет беззаботности и обнажив во взгляде нечто хищное.

– Вне всякого сомнения, – буркнул Бушер. Гнев вмиг сменился страшной усталостью, которую он тащил с собой давным-давно, еще из России, как тяжелый багаж. – Поэтому я и сбежал. Прочь оттуда, из этого пекла. И не разбирал, на чьей лодке плыть. Лишь бы прочь.

– Что ж, – хмыкнул Птицын, вновь нацепивший маску приторного и надменного добродушия. – Полагаю, ты не думал, что захочешь вернуться.

– Вернуться?

Бушер поежился от очередной волны вечно преследующего его холода.

– Да я в окопы и то вернулся бы с большим удовольствием.

– И все же ты вернешься.

– С чего бы это?

– Из-за свитка трибуна.

Бушер фыркнул:

– В шестнадцатом мы выжали из него все, что могли. Остальную часть невозможно прочесть.

Птицын выдержал театральную паузу, а потом наклонился вперед и прошептал:

– Мы сумели.

Все исчезло. Убогая забегаловка, мальчишка-трубочист за окном… Дождь, улица… Париж… Мир… Превратилось в декорации, на фоне которых живыми, настоящими остались только они вдвоем. И свиток с его загадками. Совсем как в те, старые, настоящие времена, когда существование еще не превратилось в уродливую, искалеченную пародию на само себя. Когда что-то еще имело значение. Когда они, вместе с Птицыным и профессором Забелиным, пытались разгадать настоящую, поистине великую тайну.

– К-как? – прокаркал Бушер, уже начинавший перевоплощаться обратно в Мясникова. В горле внезапно пересохло, и он торопливо отхлебнул кальвадос.

– Расскажу по пути на вокзал. Собирайся, – ухмыльнулся Птицын, с явным удовольствием вскочив из-за стола и наконец опрокинув шатавшиеся рюмки. – Мы едем домой.

– Доктор Мясников, я полагаю?