67

67

Не помню, что было потом. Помню только, что было через три дня: я лежал в кровати, сознание мое было спутано, а мама безутешно плакала, не в силах ответить на мои вопросы:

– Мама, что я сделал? Что случилось?

Она плакала, не в силах объяснить, что жизнь повернулась к нам неожиданной стороной.

68

68

Несмотря на любовь к воспоминаниям, Франсиско Кортес-Моралес упорно не желал вспоминать то, что произошло в день его седьмого дня рождения, в эту долгожданную субботу, когда он и его отец работали на удаленной плантации, выкапывая ямки под саженцы, а его имя все еще было Франсиско-младший. Он так усердно отбивался от этих мыслей, что сам себя убедил, будто ничего не помнит. Я не помню, говорил он себе и своей маме, бабушке и доктору Канту, который занимался его лечением, а также сестрам, родственникам, приятелям из прежней школы, а затем и из новой; своей невесте, которая со временем превратилась в жену, своей дочери-психологу, своему закадычному приятелю. Я не помню: я ударился головой.

Близкие прощали ему это избирательное забвение, сначала учитывая сотрясение мозга и нежный возраст, затем из сострадания, а в последнее время из уважения к возрасту. Его мать, также заинтересованная в том, чтобы не знать подробностей того дня, всю свою жизнь оберегала эту избирательную амнезию: «Оставьте его в покое. Раз говорит, что ничего не помнит, значит, и правда ничего не помнит. Зачем его дергать?»

69

69

И правда, Франсиско-младший, зачем тебе все это вспоминать? Надо жить дальше и не ворошить прошлое, не оживлять события, свидетелем которых ты невольно стал, – мальчику едва исполнилось семь лет в ту субботу, тот долгожданный день. Инстинкт самосохранения помог тебе упрятать в темное подземелье, в потаенную часть мозга невыносимую реальность тех мгновений, часов и последующих дней, чтобы вновь стать здоровым, шустрым ребенком, которому со временем суждено превратиться в успешного, уравновешенного, уверенного в себе юнош у.

Ты запер эту реальность в клетку, но ключ не выбросил, и сегодня настал день выпустить ее на свет, и ты это знаешь. Пришло время рассказать историю, заполнить ее пустоты. Все пустоты до единой. Так что вдохни поглубже и – была не была – выпусти на волю события того дня. Поделись не только своими воспоминаниями, но и памятью других людей, не обращая внимания на муку, на почти нестерпимую боль, даже если будет казаться, что у тебя вот-вот остановится сердце.

70

70

В условленный час люди, сидевшие дальше всего от мельницы, зашикали на шумевших, и тишина прокатилась подобно волне. Эта тишина была глубже благоговейного молчания, в котором отец Педро готовил Святые Дары: никто не кашлял, не перешептывался, не обмахивался веером, не устраивался поудобнее, не поправлял вуаль и не вытягивал занемевшие от сидения ноги. Притихли даже самые болтливые или непослушные дети. Собравшиеся на берегу реки понимали важность полнейшей тишины. Казалось, ее понимают даже птицы. Тишину нарушали только журчание реки, скрип деревянного мельничного колеса, движимого мощью воды, да тончайший, едва уловимый звон капель, падающих с высоты вращающихся лопастей.