– Нет, сынок. Не сегодня.
Он забыл о голоде. Забыл о холоде. Так, вдали от хозяина, который по-прежнему ждал своего послушного батрака, отец и сын наблюдали, как другие отец и сын выбиваются из сил, выкапывая пять ямок, и, глядя на этих новоявленных земледельцев, неуклюжих, высоких, белокурых и холеных, Эспирикуэта уверился в том, о чем догадывался всегда: земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает, кто знает в ней толк и умеет сеять и жать, а не тому, кто взирает на нее с высоты своего коня, брезгуя запачкать руки.
– Эта земля моя.
Он ждал много лет и больше не намерен был ждать ни единого дня: настала пора смести со своей земли следы чужих ног. Уже очень давно в его в душе закончились запасы терпения и надежды, смирения и молчания. И если той женщине, желая выплеснуть накопившиеся обиды, он страстным шепотом перечислял все то, в чем она перед ним провинилась, – ты не смотрела на меня, когда я на тебя смотрел, а раз так, теперь ты вообще ни на кого больше не посмотришь, – пока их потные тела боролись, тесно прижавшись друг к другу, рука к руке, глаза к глазам, грудь к груди, одно одержимое желанием выжить, другое – желанием уничтожить, зубами и ногтями вырвать чужую жизнь, так что, вслушиваясь в ее последний вздох, он в конце концов всем телом ощутил блаженство, – сейчас ему предстояло сделать то же самое, но на расстоянии, с помощью маузера, в стрельбе из которого он так усердно упражнялся, который нежно любил и ласкал, как женщину, которой у него не было.
В тот день ему хотелось, чтобы его голос, его воля обратились в выстрелы, которые прогремят в тишине подобно грому.
Выкопав ямку, хозяин с сынишкой воткнули первый предназначенный для посадки саженец. Но Ансельмо Эспирикуэта не потерпит ни единого дерева на своей земле. И он поднялся с земли, чтобы его видели. Хозяин приветственно махнул рукой, высокомерный и важный, как всегда, а он, впервые не менее высокомерный и важный, поднял оружие и прицелился.
Вопреки уверенности Франсиско Моралеса, замершего в это краткое мгновение на расстоянии чуть более трехсот шагов, Эспирикуэта не сделал глубокий вдох, чтобы перед выстрелом задержать дыхание. Вместо этого, кивнув головой в сторону хозяина, он сделал нечто, в чем неустанно упражнялся долгие годы.
А именно – запел.
Щегол прилетел, а орел улетел. В небо нырнул, крылом махнул. Значит, командовать будет мул, Вместо погонщика – мул.И только после этого выстрелил.
79
79
Симонопио был уже в двух шагах, когда услышал выстрел. Он почти подоспел и в то же время безнадежно опоздал, и теперь воздух, которым он дышал, изменился: пахло горелым порохом и смертью, а густая тишина, повисшая над горами после выстрела, гремела у него в ушах и отдавалась в сердце.