Но лучше не стало: Франсиско Моралесу по-прежнему не хватало воздуха и будет не хватать еще долго, пока он не достигнет конечной точки пути. Ему будет не хватать воздуха, пока он не расскажет свою историю целиком, как ему ни разу не удавалось прежде, с новым объемным видением, которому так усердно пытался его научить Симонопио. Это ви`дение поможет ему почувствовать нежность к усталой и немолодой матери подвижного и неугомонного сына. Поможет проникнуться симпатией к Кармен и даже к Консуэло, постичь, через какие тяжелые испытания прошел отец, почувствовать их собственным нутром, каждой клеткой и воспринимать случившееся не только как простую, хотя и горькую правду. Поможет если не простить, то хотя бы понять мотивы злодеев, причину зависти и обиды, способных уничтожить все, а главное, разгадать и принять наконец как свой собственный мир – мир Симонопио.

75

75

Но образ Симонопио переполняет тебя, Франсиско, и это не только ласковый взгляд и широкая улыбка, которую ты вспоминаешь с такой нежностью, – улыбка юноши, окруженного пчелами и солнцем, который провожал тебя, счастливого, в школу верхом на Молнии в течение столь трагически краткого времени. Образ, который ты вспоминаешь сейчас, отличается от того, который ты когда-то унес в себе и который сопровождал тебя все эти годы с тех пор, как ты уехал. Лицо, встающее перед твоим мысленным взором сегодня, спустя столько лет, – это лицо абсолютного страдания, без притворства, надежды и снисхождения.

Внезапно ты чувствуешь острейшую боль, которую ни разу не испытывал прежде, боль такой силы, что нужно немедленно избавиться от нее или умереть. Эта чужая боль, однако в ответе за нее ты. Корни ее в прошлом, просто она наконец-то настигла тебя спустя много лет. Эту боль зовут Симонопио. Ты пытаешься от нее отделаться, призвав на помощь остатки здравомыслия, но горло свело судорогой, и в легкие проникает лишь тонкая ниточка воздуха, едва насыщая кровь кислородом, которого слишком мало, чтобы сохранять ясность мыслей. В дряхлом теле недостает энергии, чтобы выпустить эту боль наружу в отчаянном крике, способном заглушить даже вопль Симонопио в ту субботу твоего седьмого дня рождения, и все, что тебе остается, – рассказывать потихоньку дальше свою историю.

Ты поворачиваешься к водителю такси, которого называешь Нико, хотя в течение всей поездки не спросил его имени, да и сам он тебе не представился.

– Мне стало лучше. Едем дальше?

Да, Франсиско. Садись в свой казенный экипаж. Поезжай, куда собирался. Не останавливайся, Франсиско. Память и боль – твоя, чужая, общая – не оставят тебя в покое. Они будут напоминать о себе всегда, но сейчас ты на верном пути.