Шаг за шагом мама уладила все дела. Дневные заботы помогали ей отвлечься от пустоты, которая наваливалась на нее по ночам, когда единственным утешением были лишь песни «Зингера» и Симонопио – одна была механической, а другие пелись не для нее. И если моя жизнь была наполнена присутствием Симонопио, его историями и песнями, жизнь самого Симонопио казалась моей маме пустой и печальной.

Дело не в его обиде. После одной из ее бесчисленных просьб о прощении за пощечину он обнял ее, и Беатрис почувствовала облегчение. Нет, дело не в этом. Тогда в чем? Наверное, так влиял на Симонопио траур: с тех пор как через два дня после возвращения он вышел босиком из своего сарая, его взгляд так и не стал прежним. В первые дни Беатрис заботилась исключительно о его физическом состоянии и, поглощенная беспокойством за сына, который приспосабливался к новой жизни – жизни без отца, начисто упустила душевное здоровье крестника, потерявшего крестного.

Была и другая причина. Проходили недели, и она не сразу поняла, что будило ее по утрам раньше времени. Это было отсутствие привычного звука: не было слышно пения пчел, поселившихся девятнадцать лет назад в сарае под потолком. Под их пение Беатрис блаженно нежилась в постели последний час – или последние минуты – сна, чтобы затем решительно ступить навстречу новому дню. Пчелы прибыли вместе с Симонопио и никуда без него не улетали. Однако в последние дни по утрам ее будило лишь пение птиц. Да и рядом с Симонопио она с некоторых пор не замечала ни единой пчелы, хотя раньше, даже зимой, если было не слишком холодно, на его лице всегда сидели пчелы, а весной и летом слетались на него, как на цветок. Однако сейчас, в разгар весны, она могла без помех видеть его зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами. Его рот – такой, каким его наградил Бог, – тоже больше не облепляли пчелы, которые прежде словно желали скрыть его безобразие, а может, питались его улыбкой. Его кожа больше не была испещрена многочисленными родинками, которые, если приглядеться, перемещались с места на место.

Беатрис, поглощенная на протяжении долгих недель своим вдовством, не знала наверняка, но подозревала, что по необъяснимой причине после смерти Франсиско пчелы покинули Симонопио. Почему так случилось? Почему его бросили те, кому он так долго помогал выживать? Видя, как Симонопио проводит день между разговорами, песнями и историями, в которых так остро нуждался его единственный слушатель, мама подумывала, не спросить ли его, что с ним случилось, а ответ бы ей перевел маленький переводчик. Она решила, что сделает это через некоторое время, но время пришло и ушло, а она им так и не воспользовалась. Она спросит завтра. Но завтра превращалось в послезавтра, затем в неделю или две. И она ничего не спрашивала.