– Саманта, вот ты где.

Здесь, в белом тенте, в мягком вечернем свете его лицо выглядит упоительно нестрашным. Это просто человек. Он ненамного старше или выше меня. Ему так же неловко, как и мне. Его лицо выражает самые благие намерения, даже несмотря на угрожающе-косматую гриву волос. Он увидел, что я стою совсем одна. И просто захотел подойти, поздороваться и поздравить с выпуском.

– Не принимаешь участие в местных увеселениях? В групповых фото? – спрашивает он меня открытым, дружелюбным, почти знакомым голосом, вместе с которым ко мне вернулся золотистый свет и запах листвы той самой, первой осени.

Когда он был всем, чего я хотела и в чем нуждалась, – дружелюбным взглядом, человеком, с которым можно поговорить и который верил в меня.

Я чувствую, как мои глаза необъяснимым образом, словно сами по себе, глупо закатываются, поэтому поспешно утыкаюсь взглядом в туфли и влажную траву, в которой они утопают. А после смотрю ему в глаза. Если он и заметил, какие они красные и припухшие, все равно делает вид, что нет.

– Может, позже, – говорю я.

Он понимающе улыбается. Повисает неловкая пауза. Очень неловкая.

– К слову, я прочитал твою дипломную работу. Мне понравилось, – внезапно говорит он.

Выглядит это признание так, словно он осенил меня крестом или благословил.

– Правда?

– Да, очень. Она… – он запинается в поисках подходящего слова.

Еще в прошлом году я бы на задних лапках ждала от него этих слов, точно голодная собака. Вскинув голову, высунув язык в ожидании вкусняшки из прилагательных, которыми он или похвалит меня, или добьет. А это было вполне возможно. Но сегодня я просто жду.

– Она другая. Совсем не то, чего я ожидал. Учитывая то, с чем ты сюда поступила. Но так или иначе, мне понравилось.

– Спасибо.

– Я искренне верю, что твоя жизнь будет связана с писательством, Саманта. Я верю, что с его помощью ты сделаешь что-то великое. И всегда верил, – он снова улыбается.

И снова тишина. Я ничем ее не заполняю. Абсолютно ничем, и в итоге мы отворачиваемся и позволяем другим компаниям и беседам растащить нас в разные стороны. Вот только в моем случае меня не столько утащили, сколько мягко увели. Рука в шелковой перчатке. Урсула в переливчатом весеннем наряде, довольная собой и трезвая как стеклышко. Она подводит меня к компании сломленных, разбитых девушек. Четыре сливочно-розовых тела в гипсе. Четыре накачанных обезболивающими лица, подергивающихся от любой попытки наигранно улыбнуться. Мне.