– А ты хороший человек, Стефан. Ты сильный, висишь, терпишь, молчишь. А вот тот, кого ты выгораживаешь, он тоже хороший человек, он тоже будет терпеть за тебя? А главное, твои страдания бессмысленны. Понимаешь? Утром мы возьмем трактирщика, и он нам расскажет, от кого было письмо. Он-то точно терпеть не будет. Все выложит. И что, твои муки зря? Зря, зря, ты уже и сам знаешь это. Пустое все.

Сыч берет покрасневшую кочергу, подносит ее к лицу калеки:

– Всего на один вопрос, Стефан, ответишь, и мы уйдем, а ты полежишь, водички попьешь. Отдышишься.

В ответ калека только жалобно всхлипнул и глубоко с надрывом вздохнул.

– Ну-ну, успокойся, хочешь, я отложу кочергу? Отложить?

– Да-а, – выдавил Стефан.

Сыч кинул кочергу в жаровню.

– А ты мне за это скажешь, от кого было письмецо. Да? Скажешь? Что было в бумагах? Ну! Говори, господин коннетабль ждет.

– Не знаю я, что было в бумагах, – выл Стефан, – неграмотный я.

– Верно, верно, а я больше и спрашивать не буду, что в них было, я у трактирщика спрошу. А ты мне скажешь, от кого ты их принес. Да? Скажешь?

Стефан завыл. Выл нудно, долго и противно. Сыч ждал, а потом взял кочергу:

– Упорствуешь, так и не кляни меня потом.

И снова вой огласил подвалы замка. И снова вонь горящей плоти поплыла вместе с едким дымом.

А Волков морщился и пытался усесться поудобней. Да, тяжко ему было, слаб он еще.

Сыч подошел к нему и заговорил тихо:

– А убогий-то хитер и крепок, ох крепок. Такой может три дня молчать. Нам бы палача настоящего. Мыслю я, что того, кто дал ему бумагу, он боится поболе нашего.

– А может, боится он не кого-то, а за кого-то, – произнес Волков.

– Это как, – не понял Сыч, – а, так вы на мамашку его думаете? На ведьму?

– Да.

– Старая она?