– На спину ее.

Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу, другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все ее проклятия. Фридрих Ламме делал свое дело.

А народ глядел на это бесчестье и надругательство и с отвращением, и с презрительным ехидством, мол, и поделом ей.

Наконец Сыч с колен встал. Снова вытер руки о платье женщины и, подойдя к коннетаблю и сержанту, стоявшим в стороне, сказал:

– Пусто, экселенц, золотишко она либо в лесу спрятала, либо проглотила. Если в лесу, то искать непросто будет, собаки потребуются. Или на дыбу ее вешать и пытать, где спрятала, да и то дело пустое. Баба с перепугу ежели спрятала, то потом и нипочем место не найдет, даже если и сама захочет. Они ведь, дуры, если что прячут, то и сами потом не вспомнят где. А ежели проглотила, то поить ее соленой водой, пока не вырвет ее, или кормить да ждать, кислым молоком кормить с огурцами. Что делать будем?

– Упряжь лошади осмотри, – ответил солдат и пошел к Франческе, а сержант пошел следом.

Волков подошел к ней и, стараясь не вызвать новый приступ боли в ноге, присел перед ней на корточки. Женщина смотрела на него с ненавистью.

– Вижу, не вразумил тебя сегодняшний наш разговор. Сидела бы тихо, а лучше уехала бы, а ты вон что вытворяешь. На госпожу руку подняла! Знаешь, что тебя за это ждет? – спокойно говорил солдат, глядя ей прямо в глаза. – Знаешь?

И тут Франческа как будто взорвалась, она начала осыпать солдата самыми отборными и мерзкими портовыми ругательствами на ламбрийском, какие только он слышал.

– О чем она болтает, господин? – спросил сержант у Волкова.

– Проклинает, – отвечал тот.

– Кого? – насторожился сержант.

– Тебя, – соврал Волков с ухмылкой, хотя все проклятия и ругательства адресовались ему.

– Меня? – удивился старый вояка.

– Тебя и твоих детей, – продолжал забавляться солдат.

– А меня-то за что? – искренне удивлялся сержант.

– Так это ты ее поймал, – врал Волков, которого забавляло удивление сержанта.

– Ах ты ж тварь, – разозлился сержант, пошел к коновязи и, набрав полную пригоршню конского навоза, вернулся к Франческе и левой рукой, сдавив ей щеки, разжал зубы и забил ей его в рот, приговаривая: – Жри, тварюга, жри за свой подлый язык!

Он сжал ей челюсти, чтобы она не могла все выплюнуть, и держал так. А она не сдавалась: выпучив глаза, мотала головой, старалась оторвать его руки от своего лица, плевалась. Вырывалась.