– Можно, – он глянул исподлобья, – я к вам как-нибудь приеду?

– Конечно, можно. И Руда бери с собой.

– Марина Фаликовна…

– Я больше не твоя учительница. Давай просто – Марина. И давай-ка на «ты».

– Марина, – он продегустировал ее имя в отрыве от отчества. – Ты так и не сказала, куда дела вазу.

Последний раз Паша видел чертов сосуд, когда они ждали скорую около школы. Кости плавали в растворе, как огурцы в рассоле.

Марина сказала, останавливаясь под сенью ивы:

– Она там, где ее не отыщут. Чем меньше людей знают, тем лучше. Как считаешь?

– Наверное, – согласился он.

Повисла пауза. Взгляд Паши непоседливо ерзал: с Марины на растрескавшийся асфальт, вновь на Марину. Лицо покраснело. Он шагнул вперед, Марине казалось, она слышит, как неистово стучит его сердце.

«Он хочет меня поцеловать», – догадалась она.

И, не давая ему совершить ошибку, взяла за плечи и быстро чмокнула в щеку.

– Спасибо тебе за все. Пиши.

– Да, – растерянно произнес он.

Марина побежала по аллее, легкая, длинноногая. Задержалась возле стройки, обернулась и крикнула окаменевшему Паше:

– Обязательно пиши мне, хорошо?

Он не ответил.

Дедушка уже устроился за рулем. Марина сняла с пассажирского кресла спортивную сумку и села рядом. Сумку поставила на колени, накрыла ладонями, чтобы ощущать сквозь ткань выпуклый свинцовый бок. Зимой она заказала по почте десять килограммов глауберовой соли. Накачавшись раствором, засыпала кости, обернула вазу фольгой и непромокаемыми пеленками. В Судогде дедушкин приятель залил сосуд свинцом. Тяжелое асимметричное яйцо до переезда хранилось в кладовке.

Марина планировала избавиться от семейной реликвии летом. Полететь, например, в Туркмению и закопать на берегу Каспийского моря. Или рвануть в Египет – пропустит таможня уродливый кусок свинца? Если да, выбросить в пустыне. Но туристов в египетских пустынях больше, чем жуков скарабеев. Лучше Алтай. Или Казахстан.

Грузовик тронулся, дедушка включил радио.