Самотин и Руденко стащили Кострова с крыши. Карета скорой отвезла его в больницу. На следующий день Любе позвонили сообщить, что неизвестные грабители напали на директора школы и изувечили.

– Мы обязательно найдем подонков, – сказал пожилой майор, на ходу сочинивший историю о нападении и сфабриковавший улики, чтобы вскоре арестовать парочку рецидивистов. Это была его обязанность: подставить городу плечо, не дать скатиться в клокочущую бездну.

Каждый защищался, как умел.

Вахтерша Римма и поварихи Зайцевы выскоблили школу до блеска. Родительский совет пришел, не сговариваясь, починить паркет. Исцарапанные когтями доски сожгли, старший Тухватуллин спонсировал ремонт. Выгружать доски помогал его сын Айдар.

– Ну что же это? – спросила Каракуц, изучая осиротевший кабинет Кострова. Разломанный стол, дрель на полу и лужи засохшей крови.

– Безобразие, – охнула завхоз.

– Срочно устраните, – велела Каракуц. – Это все-таки школа.

В приемной она кивнула на забинтованную руку секретарши:

– Чем вы так?

– Я… я собственно… – Секретарша задумалась.

– Натирали картошку, – подсказала завуч. – И – вжик – по пальцам.

– Вот! – улыбнулась девушка. – Точно!

Люба с дочерью переехала на время в Москву, чтобы быть ближе к Кострову. Навещала его в больнице. Угроза жизни миновала, лицевые хирурги пытались восстановить внешность. Чтобы оплатить ринопластику, Люба продала дачу.

Настя немного боялась папу и в палате смотрела куда угодно, только не на страшно плоский профиль. Чтобы не видеть швов, навсегда искалечивших брак, Люба припадала к груди мужа и говорила:

– Я очень тебя люблю.

Она его не любила больше. Она мечтала забрать Настю и сбежать от чужого, некрасивого человека. Бывший директор подолгу молчал и таращился вглубь себя, но ничего не находил внутри. Выжженная пустыня.

Однажды ему приснился подвал, девушка, повторявшая:

– Я знаю вас. Я знаю вас!

Муравьи выползали из рыжих волос и образовывали второе лицо, шевелящуюся маску с трещиной рта.

– Это не я, – шептал Костров во сне.