А потом внизу из пустоты что-то большое, холодное, жуткое и живое касается моей ноги, и я, обречённо констатируя, что он всё-таки жив – жив, тварь!!! – смиряюсь, что партия проиграна, а второго шанса в игре с такими крупными ставками никто не даст. И теряю сознание, проваливаясь в беспощадное мокрое небытие.
7
7
– Сколько лет на море живу, столько раз эту байку слышу. Но, ребят, хотите верьте, хотите нет, первый раз сам, – честное слово, первый раз! – вижу, чтобы дельфин человека спас, – доносится издалека, словно сквозь бабушкину пуховую перину, мужской бас.
Он сливается с музыкой, ритм которой суетлив и нестабилен. Завывает то ли Шакира, то ли Агилера.
– Ловко он её вытолкал! К самой яхте почти. Хорошо, молодой человек у борта курил. И ведь заметил, хоть и пьяный!
– Я не пьяный! Я, как бы поточнее выразиться, чуть-чуть принявший.
– Совесть потерявший, козлина, – невидимая девушка передразнивает поддатенького – достоверно, талантливо копируя интонации.
Рассыпается смех.
– Сан Саныч, прибавь-ка скорости! Надо её в больничку побыстрее!
– Да я уже. Смотреть страшно, как бедолаге досталось…
– У меня мазь есть. Правда, она от солнца.
– Иди ты со своей мазью, Светка! Прокладку ей ещё на ожоги наложи.
– Кто же её так? Будто в кастрюле варили. С креветками. Долго…
– Да и цвет похож. Может, это женщина-креветка? Креведко-вуман?
Смех. Они смеются.
Я понимаю, что не надо мной. Это защитная реакция на страх перед непонятным, иррациональным – мы все так поступаем, столкнувшись с ним, всегда. Прячемся в домики и хохочем по углам. Я бы тоже повеселилась. Но не сейчас…
Сейчас нужны силы, чтобы не погрузиться в убаюкивающий мрак навсегда, целиком и полностью. Не увязнуть в нём, не стать бескостной и безмозглой, словно медуза.