Именно там я снова нашел его при очень примечательных обстоятельствах. Но сначала мне нужно немного рассказать о людях, решивших объявить Парагвай Землей Обетованной. Это странное сообщество – настолько странное, что кто-то должен написать об этом книгу.

Как-то раз оно привлекло человека, который ненавидел евреев и считал Германию слишком прогрессивной, – рыжебородого горлопана с безумными голубыми глазами. «О, вам бы понравился доктор Ферстер!» – заявил однажды мой друг, адвокат Филипсон. Его правда – такого, как Бернхард Ферстер, оценишь хоть бы и за радужную наивную веру в несбыточный идеал, равно как и за непрошибаемую искреннюю тупость. Возможно, не он один такой, а все, кто, презрев дом, отправляются искать утопию где-то там, за морем.

Элизабет Ферстер-Ницше, худосочная жена-интеллектуалка доктора, уехала вместе с ним. Она вернулась в Европу спустя много лет и после его смерти рылась в бумагах своего великого брата, играя в оставленную Пифию и удивляя безобидных граждан словами «Да мой брат – сам Ницше!». Мыслитель мертв, и нет никого, кто мог бы спасти его от этакой сестринской любви; а там, в Парагвае, все еще возмущены ее отъездом. Ну что ж, вестимо, там народ темный – не питает никакого уважения к гордой жрице, служащей в своем храме в Веймаре. Рассказывают о ней всякие гадости, надо же. Впрочем, и ее рыжему муженьку тоже достается – говоря о нем, люди обычно смеются, но со слезами на глазах. Ну еще бы, идея Новой Германии в земле обетованной, свободной, огромной, великой! Как лихо этот фантазм заставлял шестерни того дурня вращаться! Но жизнь-то все расставила по своим местам – наступил крах, а за ним и смерть.

Он был их лидером. Они понаехали из Германии – за ним, с ним и после него. Графы, бароны, аристократы, офицеры и сельские сквайры, они были странной компанией. Это были люди, которые хотели вернуться к старым обычаям. Германия, какую они когда-то любили, стала слишком современной – прямо как Америка.

Мне пришлось видеть однажды в Парагвае одного гусарского ротмистра, который рыл колодец. Возле него стоял его друг кирасир – руководил. И у обоих не было ни малейшего понятия о том, как роют колодцы, они играли, словно два мальчика, которые хотят прорыть дыру через весь земной шар. В другой раз я зашел как-то в лавку и спросил коньяк; в ответ на это мекленбургский граф продолжал спокойно сидеть на стуле, весь в чтении допотопного номера немецкой газеты.

– Налейте мне коньяку! – повторил я. Он даже не шелохнулся.

– Тысяча чертей! – крикнул я, теряя терпение. – Подайте коньяк!