Пристраиваю гудящие ноги на парапет, закуриваю. Хорошо-о-о…

И тут до меня долетает женский голос – оттуда, из-за бетонной опоры. Я не обратил бы на него внимания, но эти слова я сегодня уже слышал.

– …Ромочка, зайчик, ты только держись, обязательно держись. Уже тринадцать, слышишь? Потерпи, золотой мой. Ромочка, все будет хорошо, обязательно будет хорошо, я все сделаю…

Она бормочет что-то еще, но что – я уже не слышу. В этом голосе столько любви, что у меня перехватывает горло.

Хлопает дверь. Поворачиваю голову и сквозь плохо промытое стекло вижу ту самую девчонку с татуировкой. Она тащится по коридору к моей палате, и видно, с каким трудом ей дается каждый шаг.

После перекура сажусь заполнять истории. Ординаторская пуста, отвлекаться не на что, надо использовать такой редкий случай. Записи делаю почти механически и злюсь на себя за это. В голове все еще звучит голос девчонки. Кто этот неведомый Ромочка? Одноклассник небось? Сосед? За что ему любовь, которая слышна в каждом звуке прокуренного, почти мальчишеского голоса?

История девчонки лежит в середине стопки. Юлия Капитанова, дата рождения – ага, вот откуда аляповатый скорпион… Девятнадцать лет… надо же, а выглядит на пятнадцать, а то и младше… Хронические заболевания отрицает… А вот диагноз при поступлении едва умещается на отведенных ему строчках. С такими травмами через месяц доковылять в туалет – большая удача, будь ты сколь угодно молод и здоров, а она по коридору шастает…

И тут я совершаю должностной проступок. Ни с того ни с сего, повинуясь внезапному толчку изнутри, достаю смартфон и фотографирую титульный лист истории. Сую смартфон в карман халата – как раз вовремя. Вваливается Алексеич, злой как черт. Явно график дежурств опять пошел к чертям собачьим…

Вечером на кухне встречаю Нину Ивановну. Вежливо здороваюсь и не обращаю внимания на то, что она опять курит в форточку. К чему портить отношения: присмотр за Таем нужен, а старуху все равно не исправить. Слежу за всплывающими в кипятке пельменями, боковым зрением вижу паутину морщин и рубцов на старушечьем лице и вдруг неожиданно для самого себя спрашиваю:

– Нина Ивановна, не знаете, а кто это – Куй-баба?

Рука с папиросой застывает в воздухе. Нина Ивановна давится табачным дымом, кашляет, стремительно бледнеет. Морщины и шрамы бросаются в глаза еще сильнее, и лицо делается похоже на разбитую вдребезги чашку, которую кто-то склеил из осколков. Наконец она выдавливает сквозь кашель:

– Не надо туда соваться, Сергей. Это бабьи дела.

Старуха сует окурок в пепельницу и уходит к себе, а я остаюсь вылавливать из кастрюли переваренные пельмени.