Тарасу захотелось сжаться в комок и скулить. Сейчас он был готов разносить подарки весь следующий месяц, видеть гораздо больше жути, испытывать боль самому… лишь бы на листке оказался другой, незнакомый ему адрес.

Тягачев не помнил, чтобы он куда-то шел, из памяти словно вырезали – без остатка, без возможности восстановления – часть вечера, и Тарас очнулся в привычной реальности уже перед хорошо знакомой дверью дома номер семь, корпуса «Б».

И понял, что не может нажать кнопку звонка. Случившееся в квартире толстяка снова встало перед глазами – лишенная кожи голова, забирающаяся в рот «сколопендра», залитая кровью майка… Тягачев отчасти стерпелся с тем, что в подарках далеко не мандарины с конфетами, но до недавнего времени даже не допускал мысли, что они способны убивать.

Тарас не мог представить, что сделало Светку человеком, ждущим своего фрагмента предновогоднего кошмара. Не был уверен, что подарок обязательно убьет ее, но, сука, не мог сказать точно, что этого не произойдет!

Ему внезапно захотелось, чтобы сводная сестра осталась для него прежней. Хотя бы в памяти. Хотя бы из уважения к покойной матери, которая любила приемную дочь всерьез. Нельзя всю жизнь делать лишь дерьмо, предел должен быть у всего. Даже если от цены этого решения веет непредсказуемой жутью.

Тягачев медленно стащил правую рукавицу и показал дверному звонку «фак». Потом шагнул к лестничному пролету, жестко ухмыляясь и бормоча:

– Я у вас пять лет отсасывал, пидоры. Теперь вы разочек…

Поставить ногу на ступеньку он не смог. Костюм вдруг сковал движения, как будто уменьшившись на несколько размеров. Тарас судорожно дернулся, надеясь расстегнуть тулуп, но рука не преодолела и четверти пути.

Рядом беззвучно упал мешок, и до Тягачева вдруг дошло, что тот – пустой… И, кажется, был пустым с самого начала, просто он этого не заметил, целиком погрузившись в мысли о сводной сестре. Выходит, подарком был он сам, и запоздалое желание хоть как-то помочь Светке никакой роли не играло.

Тягачев чувствовал себя попавшим в пресс, продолжающий опускаться. Боль почему-то не пришла, но появилось новое, странное ощущение. Нечто среднее между нытьем и зудом, которое, казалось, проникло всюду, в плоть, кости, ногти, волосы. И стало невыносимо горячо, как будто Тараса засунули в парилку. Позвать на помощь тоже не вышло, борода ожила и метнулась вверх, поспешно трамбуясь в рот тугим шевелящимся кляпом.

Что-то шершаво скользнуло по лбу, бровям, в глазах потемнело. Тягачев понял, что это шапка, она сползала все ниже, на нос. «Задохнусь!» – мелькнуло в воспаленном ужасом мозгу. Тарас безуспешно попытался вытолкнуть бороду языком, но шапка замерла, не тронув ноздри. Тягачев жадно хапал ими воздух, лихорадочно пытаясь сообразить, что происходит.