– Смотри, Тарасик, в каком ты говне ходил… С другой стороны – по человеку и одежка.

То, что свисало из ее кулачка, больше всего напоминало старую половую тряпку – темную, заскорузлую, в частых прорехах. Сейчас Тягачев понимал, что чутье его не подвело, костюм действительно был с двойным дном, с поганым секретом. Его бывший наряд изменился до неузнаваемости, выполнив свое скрытое до поры предназначение – изменить своего владельца, когда понадобится…

Светка отбросила «тряпку» в сторону, и Тягачев почувствовал ее ладони на своей коже.

– Зато, смотри, какой ты смешной стал. Чудо-юдо, ути-пути…

Сводная сестра подхватила его как младенца – под затылок и ягодицы, повернулась. Зеркальная створка шкафа-купе находилась в двух шагах, и Тарас снова запищал – истошно, как никогда в жизни…

Тягачев был величиной со среднего плюшевого мишку, но напугало его совсем не это. Перемены не затронули лицо, черты остались теми же, разве что стали чуть острее. А остальное выглядело жутко – кривые опухшие ножки, левая пятка наполовину вросла в правую голень чуть выше щиколотки. Вместо члена и мошонки свисало что-то похожее то ли на огромную соплю, то ли – на посеревший яичный желток, украшенный полудюжиной крупных багровых бородавок.

Выпирающий бугристый, как будто на нем было с десяток пупков, живот. Узкая, впалая грудь, к которой целиком приросла согнутая в локте левая рука, напоминающая ветку, худющая, со скрюченными и растопыренными пальцами разной длины. Правая выглядела нормальной, но болталась веревкой, а вместо кисти было что-то вроде уродливого птичьего клюва, словно Тарас сложил пальцы щепотью и не смог разъединить их.

– Как тебе? – Светка подошла вплотную к зеркалу. – От восторга пищишь? Да, Тарасик?

Она снова улыбнулась, повернула Тягачева боком, давая рассмотреть кривые стежки безобразно выпирающего позвоночника, перекошенные лопатки, ягодицы, одна из которых была вдвое крупнее другой…

– Знаешь, братишка, а мне папа всегда вдалбливал, что зла в душе держать не надо. Вообще ни на кого. Говорил – за все добром платить нужно, а чтобы чего-то плохого – ни-ни… Даже в мыслях нельзя держать. Вот вылили на тебя цистерну помоев и еще блеванули сверху, а ты утрись и лучи добра рассылай, мир лучше делай. Альтруизм на грани безумия. Я, Тарасик, папу очень любила, и где-то он был прямо идеалом-идеалом, но вот тут – мудак слабоумный… К людям надо относиться так, как они к тебе. Правда ведь, Тарасик? Жаль, не сразу я это поняла, папу слушала, рот раскрыв: папа же авторитет непререкаемый, он лучше знает, как жизнь устроена… А хочешь, братишка, я милосердие проявлю – головой тебя об угол стола шарахну? Чтобы, оп – и все? Пискни, если одобряешь…