Людская волна ударяется о неприятельский бруствер, как о берег – и рассыпается человеческими брызгами.

Навицкий врывается в окоп.

Там тихо.

Какой-то солдат сидит, прислонившись к стенке и вытянув ноги. Он весь покрыт землей, грязь даже на его лице – схватившись настолько плотной коркой, что и черт не разобрать. Он спит, обессилев от усталости, страха и напряжения.

– Эй, – Навицкий трясет солдата за плечо. – Эй, ты…

Пласт земли сползает с лица…

…Нет, это не лицо, это затылок!

Навицкий хрипло вскрикивает и отшатывается.

То, что он принял за сидящего человека, оказывается переломанным в хребте, вывернутым в обратную сторону трупом.

Навицкий пятится, пытаясь успокоить дрожь в руках.

Из полумрака выходит солдат.

Это русский, русский солдат – и он помнит его, это тот самый паникер, срывавший противогаз! Его глаза растерянно шарят по лицу поручика, лицо озабочено, губы едва шевелятся.

– Что вы ищете? – спрашивает Навицкий, тяжело дыша.

– Личинок, личинок, – бормочет солдат.

– Что?

– Червячков таких… махоньких… беленьких… из них мухи вылупливаются…

– Зачем вам мухи? – он не понимает, совершенно не понимает, о чем идет речь.

– Не мухи, не мухи… личинки, личинки… Если в тебя пуля попадет, а в ране личинки заведутся – то хорошо, хорошо… они гной пожрут, огонь вытянут, лихорадку успокоят… Рана чистой будет. А иначе – антонов огонь, огонь, огонь… Вашблагородие, у вас нет личинок, а?

– Н-нет, – мотает головой Навицкий.