– А чего сволочей этих жалеть? – приободрил Савва. – Только батьке-покойничку сначала поклон передай.

Раскольник накинул на шею опешившему казачонку веревочную петлю. Мальчишка захрипел, выкатил глаза, руки зашарили по удавке, ноги рыли песок. Когда он обмяк, Савва опустил дергающееся тело рядом с костром. Судороги затихли. Казалось, парень прилег отдохнуть. Луна щерилась безобразной призрачной маской с небес.

– Теперь быстро, – шепнул на ухо Прокл. Путы упали с Матвейкиных рук. Раскольники пошли по краешку балки, теряясь во тьме.

– Авдотья! Авдотья Чагина! – позвал Прокл.

Матвейка сжался, представив, как услышат татары, сбегутся, и пропадет он ни за ломаный грош.

– Евдокия! – вторил отцу Савва. – Евдокия, голуба моя!

Людское море на дне балки заволновалось, понеслись стоны и тихий, сдавленный шепоток.

– Нету таких, – откликнулся мужской голос.

– Чагиных не видали?

– А вы кто?

– Мимохожие, – Прокл двинулся дальше, вызывая своих. Матвейка шел сзади, постоянно оглядываясь. В ночи мерещились подбирающиеся татары с кривыми ножами в зубах. Одолели саженей сто, прежде чем из балки откликнулись:

– Проклушка?

– Авдотья! – Прокл с Саввой коршунами бросились вниз, осыпая песок. Матвейка следом. Его приняла и укутала покрывалом сизая, мертвящая темнота. Чернели скорченные человеческие фигуры. Нахлынула волна обреченного ужаса и смрад множества грязных людей. Кошмарный аромат мочи, дерьма и спекшейся крови, оседающий на губах. Пленники лежали вповалку, обессиленные дальней дорогой. Ад, истинный Ад на земле, как Прокл и сказал.

– Пить, пить!

Матвейке вцепились в ногу, он шарахнулся в сторону и едва не упал. В лунном свете корчился тощий мужик с разбитым в кашу лицом.

– Пить!

– Нету, миленький, нету. – Матвейка с силой выдернул ногу и бросился за раскольниками, больше всего боясь потеряться среди толпы живых мертвецов.

– Авдотья! – Прокл обнял невысокую полную женщину, зарылся бородой в грудь.

– Батюшка! – к ним припала девушка, худенькая словно тростинка.

– Живые, – ахнул Прокл. – Евдокия где?