— Где ваши люди, Кульков? — спросил Постышев.

— Спят пьяные.

— Кто будет нести ответственность за случившееся?

— Я.

— Чем объясните все это?

— Объясняю тем, что не хотел проливать кровь человека, которого не считал врагом.

— Кем вы его считали?

— Бузотером.

— Когда в стране тяжело и кругом трудности, бузотер — это потенциальный враг. Запомните на будущее. А теперь из-за вашей сахарной сладости сколько крови придется проливать?

— Позвольте, товарищ комиссар фронта, пойти в их штаб одному. Они сейчас проспались, спирта больше нет, я наведу порядок.

— Почему не сделали этого раньше?

— Вас поджидал. Боялся, как бы не начали с ходу садить из орудий.

— Кто с вами?

— Это Суржиков. Он старик. Он ни при чем.

— Мы все при чем, — сказал Суржиков, — в нас всех одна кровь. Так нам позволь, гражданин комиссар, тихо попробовать.

— Раньше надо было тихо пробовать. Сейчас надо громко, чтобы другим неповадно было повторять.

Бойцы вступили в деревню и взяли карабины на изготовку. Шли быстро, снег хрустко скрипел. А луна еще не растаяла. И звезды моргали белым холодом. Тихо: скотина не мычала, из труб дым в небо не тянулся. И пламя долизывало черные головешки сожженных изб.

Постышев входит в штаб. Здесь тугой спиртной дух. Повстанцы валяются вповалку, храпят на самых высоких нотах. Постышев подвигает себе табурет, садится посреди комнаты и ждет, пока бойцы с бронепоезда разоружат спящих «членов» и «министров».

— Все готовы, — докладывают Постышеву, — пустые они.

— Атамана разбудите.