Отдышавшись на койке, он встал, разделся, затопил «буржуйку», поставил чайник. Еды в доме Куркова не было ни крошки, была только соль, и перед сном Курков обыкновенно выпивал кружку-другую подсоленного кипятку — на пустой желудок плохо спалось.

Он полулежал на койке и мучительно соображал, где достать еды. Все, что можно было продать и обменять на продукты, Курков давно продал, обменял и съел. Устало-безразличный взгляд его скользил по кухонным углам, потом остановился на висячем шкафчике. Когда-то в нем хранили хлеб и крупы, но шкафчик он обшарил много раз, выскоблил все полки, пропитанные запахом хлеба, и сварил себе суп из этих стружек. Шарить в шкафчике было бессмысленно… И вдруг он вспомнил, что скоблить-то полки он скоблил, но с места их не трогал! А если между полками и стеной набились съедобные крохи? Это было озарение голодного. У него отчаянно стукнуло сердце. Захотелось сейчас же, немедля броситься к шкафчику, но он заставил себя отлежаться, успокоиться. Потом он медленно поднялся, подошел к раскрытому шкафчику.

Полок было две. Верхняя находилась на уровне глаз Куркова. Он взял газету, аккуратно расстелил ее на дне шкафчика и, просунув лезвие столового ножа сверху, между нижней полкой и стеной, стал осторожно проверять эту щель. Щель оказалась широкой, лезвие ножа двигалось в ней свободно, но там не могло быть и не было ни крошки. Курков огорченно вздохнул, но не потерял надежды. Оставалась еще одна полка, верхняя. Он перестелил газету повыше и, с замиранием сердца подняв нож, ввел его в щель. Нож провалился по самую рукоятку: щель здесь была еще шире. Рука Куркова обессиленно опустилась. Пусто! Он смотрел на полку, и на глазах его наворачивались слезы. Хоть бы крошка!.. Оставлять, однако, нож в щели было не дело. Курков потянулся к рукоятке, но, прежде чем вытащить его, просто так, может быть, с досады, чиркнул лезвием вдоль щели. Чиркнул и испуганно вздрогнул: из щели вдруг выскочил маленький желтоватый шарик, и не успел Курков схватить его, как шарик, прокатившись по газете, скакнул на пол и провалился между половицами. И только тогда до него дошло, что шарик этот — горошина. Его охватило такое отчаяние, что он свалился на койку и заплакал от обиды… Нечего было и думать достать ее из-под пола: доски в кухне были толстые, плотно пригнанные, гвозди — здоровенные…

По иссохшему лицу Куркова текли слезы, а воображению его рисовалась горошина. Вот он бросает ее в кастрюлю с водой. Она разбухает, становится крупной, мясистой… Тогда он ставит кастрюльку на печь и, сварив, ест гороховый бульон…